Захар неохотно опустился рядом. Стал крутить цигарку. Елена подвинулась к нему и, обдавая его горячим дыханием, прошептала:

— Чего, молодец, все один ходишь и думаешь? Какой червь у тебя завелся в молодом сердце?

— Это тебе кажется, потому как на меня много внимания обращаешь.

— Люблю я тебя, Захар, а ты не хочешь понять, — вздохнула она и чуть отстранилась от него.

— Какая уж это любовь! Так, баловство одно. Вот ты здесь сидишь со мной, а там муж тебя ждет, тоже не спит. Да и к чему это может привести? К раздору в семье и разговорам по селу. Связалась, скажут, с парнем, который почти вдвое моложе ее.

— Так ты этого боишься?

— Я не о себе говорю.

— Ну за меня не бойся. В семье у нас раздору не будет, все останется по-прежнему. Разве ты не видишь, как мать с сыном пляшут под мою дудку? Так они и будут плясать до конца дней своих. Здесь хозяйка я, а не эта старуха-колдунья, а хозяином, если захочешь, будешь ты.

— Куда же ты денешь мужа? — с кривой усмешкой спросил Захар.

Его слегка забавляла болтовня Елены, и вместе с тем ее страстные слова вызывали в душе какое-то новое, непонятное чувство, разжигали любопытство.

— Этот муж только видимость, пусть он себе хлопочет. Нашей любви он не помешает.

— Ты как-то чудно говоришь. Забываешь, что я всего лишь работник, при первом же подозрении Кондратий прогонит меня со двора. Давай лучше оставим этот разговор. Все это пустые слова.

Он вынул зажигалку, хотел высечь огонь, прикурить, но раздумал. Порывисто встал, отбросил цигарку и зашагал прочь из салдинского сада.

Всю ночь Захар бродил по полю, потом перешел Вишкалей и углубился в лес. Утро его застало на большой лесной поляне. Трава была скошена, недалеко он увидел небольшую копну. Подошел к ней и повалился на сено. Измученный ходьбой и навязчивыми мыслями, он уснул почти сразу.

Степан сидел у себя под окнами и готовил цепы для молотьбы. Его гумно было тут же, на пустыре. Над пустырем возвышалось несколько небрежно сложенных скирд из ржаных снопов. Матрена лопатой подрубала высокий бурьян и расчищала место для тока. Митька и Мишка вертелись тут же, помогая матери. На солнечной стороне у одной из скирд сидела старуха Авдотья. Она также оставила тесную избушку, вышла погреть свои старые кости на солнышке и взглянуть на скирды хлеба. Со стороны Вишкалея появился Захар. Он медленно шел по тропинке, по которой Гарузовы из речки таскали воду.

— Ты совсем забыл нас, Занюшка, — сказала мать, когда Захар остановился около нее. — Сколько времени тебя не было дома. И похудел: работой, знать, все донимает тебя хозяин-то?

— Ничего, мать, — ответил Захар.

— Помогать пришел? — крикнул Степан, завидя его. — Молотить собираемся.

Захар взял у снохи Матрены лопату. Стал подрезать бурьян.

— Сторонись, воробьи, а то ноги подрежу! — крикнул он племянникам.

— Ты чего же не вовремя? — спросила его Матрена, вытирая концом платка вспотевшее лицо.

— Как не вовремя? К самой молотьбе, — ответил Захар, продолжая работать.

— Отпросился, что ли?

— Совсем ушел. Рассчитался с ним подчистую, — проговорил Захар после некоторого молчания.

Матрена лукаво взглянула на Захара и, пряча в конец платка улыбку, сказала:

— С самим аль с сударушкой не поладил?

— С какой сударушкой? — Захар с удивлением уставился на Матрену.

— Уж будто не знаешь, о какой сударушке разговор идет. Девок, знать, тебе не хватает — с бабой связался, да еще с замужней. Дуняшку-то теперь, знать, бросил?

— Что ты плетешь, уряж, ни с кем я не связывался, — возразил Захар, чувствуя, что краснеет.

— Думаешь, ни с чего будут болтать люди? От людей ничего не скроешь. Нехорошо, Захар, делаешь, нехорошо. Связался с Дуняшкой Самойловны — и женись на ней, девка по тебе. Хозяйство у них, и нам будете помогать лошадкой-то. Как хорошо мы в это лето вывернулись…

Захар молча продолжал работать, не отвечая Матрене. Подошел Степан с цепами. Матрена обратилась к нему:

— Ушел он от Кондрашки-то.

Степана не удивило такое сообщение. Он, видно, уже все знал и заговорил о том, как они теперь заживут.

Трудно было Захару после салдинских харчей привыкать к картофелю с квасом. Но он не особенно жалел о чужих хлебах, здоровому человеку и картошка идет на пользу. Работы в маленьком хозяйстве Степана было мало, они с братом справлялись с ней шутя. Теперь он чаще бывал в ячейке. Дуняшу видел часто и заметил, что Николай ее больше не провожал домой. Теперь он вертелся около черноглазой Елизаветы. И как ни старалась Дуняша удержать его, как ни липла к нему на глазах у всех, Николай отталкивал ее и даже смеялся над ней. Это было на него похоже. Захару иногда становилось не по себе, когда он глядел на эту девушку. Ведь он дал слово жениться на ней, на этой самой Дуняше, которая так легко забыла его и так бессовестно липнет к другому. Он часто мучился мыслью, что во всем этом, может быть, виноват сам. Он первый отошел от нее, хотя и на время, а она, видимо, хотела досадить ему. Раз вечером ему пришлось немного пройтись с ней. Он заговорил о ее поведении.

— Ты мне не указ, иди учи свою салдинскую бабу, — грубо ответила она.

— При чем тут салдинская баба? Ведь мы говорим о тебе. Нельзя же быть такой портянкой. Я хотел на тебе жениться, а ты с Николаем связалась.

— А сам-то с кем связался?! Обманул меня и бросил. Ради бабы небось бросил.

— Ничего я тебя не бросил. Мы же порешили до осени оставить это.

Весь вечер Дуняша была грустна, а когда Захар подвел ее к их избушке, без причины расплакалась и ушла, даже не сказав «прощай».

Вскоре Дуняша перестала появляться в ячейке, перестала выходить на вечерние гулянья. По селу прошел слух, что с Дуняшей Самойловны творится что-то неладное. Словно громом ошарашил Захара этот слух, и он решил во что бы то ни стало еще встретиться с ней. Но как-то в середине второго осеннего месяца к Гарузовым пришла сама Самойловна.

— Было время, когда ваш сын хаживал к нам; а теперь мне пришлось навестить вас, — со вздохом сказала она, проходя к передней лавке.

Матрена торопливо смахнула с лавки картофельные очистки и усадила гостью.

Со двора вошел Степан. Потом позвали Захара. Все молчали. Разговор никак не начинался. Захар дрожащими пальцами крутил цигарку, поглядывая на Самойловну.

— Чего же теперь делать-то? — проговорила наконец Самойловна, обращая свой вопрос к Захару. — Слышите, что звонят по селу? Сама я, дура, виновата: принимала да привечала тебя, а ты оказался обманщиком, хуже Васьки Черного. Что ж теперь не приходишь к нам?..

Захар молча курил, не зная, что сказать.

— Лучше давайте поладим мирком, без шуму, — продолжала Самойловна.

— Какой здесь может быть шум, — проговорил Степан.

— Шум-то шум, да ведь, говорят, ваша девка-то не только с нашим гуляла, и Николая Пиляева там доля имеется, — вмешалась в разговор Матрена.

— Никаких Николаев я не знаю, я знаю только Захара.

— А надо бы знать, — проговорил наконец Захар.

— Эка какой ты смелый стал! — вспыхнула Самойловна. — Раньше от тебя и слова не дождешься, а теперь вон что!.. Знать, Салдина Еленка тебя таким смелым сделала!

— Не трожьте Елену, она тут ни при чем, — твердо проговорил Захар:

— Люди знают, кто у нас дневал и ночевал, — отрезала Самойловна. — И нечего сюда путать других.

Под конец они разругались, и Самойловна ушла ни с чем.

Захар молчал. Он угрюмо курил, не поднимая головы. А про себя все же решил поговорить как следует обо всем с самой Дуняшей.

Улучив день, когда Самойловны не было дома, Захар пришел прямо к ним. Дуняша была одна. Захар еле узнал ее. Лицо у нее осунулось и покрылось большими желтыми пятнами. Особой полноты он в ней не заметил, видимо, это с ней еще не так давно началось.

— Ты что, болеешь? — спросил он, подсаживаясь к ней на лавку.

— Болею, — коротко ответила она и тут же добавила: — Не лечить ли меня пришел?