Для уяснения представим себе, что предстоит решить следующий исторический вопрос.

В столице какого-нибудь государства существовала некоторая важная и значительная должность, точного значения которой мы, однако же, не знаем, — не знаем, соединялась ли с нею вся полнота самодержавной царской власти или же это была только должность весьма уважаемая и высокая, но, однако же, без преимуществ верховенства.

Данные для решения этого вопроса имеются следующие: 1) известно, что первый, занимавший эту должность, имел царскую власть; 2) известен закон перехода этой власти; например, известно, что она передавалась от отца к сыну по первородству, так что сын этот имел в глазах народа высший авторитет после своего отца.

При этих несомненных данных события имели следующий ход. Отец умер. На должность, которую он занимал, поступает не сын, а кто-либо другой, даже не по назначению отца, а по избранию; и затем, по понятиям всего народа, вновь вступивший на должность (объем власти которой составляет искомое задачи) занимает ее законным образом; сам ее занимающий считает себя также законным образом ее занимающим; наконец, тот, который по первородству должен был бы ее занимать, если бы она была царская, также считает выбранного, помимо его, законным образом ее занимающим; и нераздельно, и одновременно с этим, однако же весь народ, сам поставленный на должность и наследник царской власти одинаково признают, что царская власть (то есть в нашем случае — высший церковный авторитет), несомненно, принадлежит никому другому, как этому наследнику.

Если при всем этом мы признаем, что должность, точное значение которой нам неизвестно и которое мы отыскиваем, тем не менее была должностью царскою, то придем к следующему неразрешимому противоречию: что весь народ (то есть все первые христиане), сами лица, занимавшие означенную должность (Лин, Анаклет, святой Климент), и даже сам законный наследник царства (апостол Иоанн) признавали этих лиц, занимавших более чем в течение 30 лет эту мнимоцарскую должность, одновременно и нераздельно и законными государями, и похитителями престола.

Чтобы выйти из этого противоречия, необходимо признать, что должность сама по себе не имела царского значения и что если первый ее занимавший и был вместе с тем царем, то это было лишь случайное совпадение, в роде того, как, например, римские императоры принимали на себя часто и должность консулов.

Нельзя против этого сделать и того возражения, что обстоятельства или собственное нежелание апостола Иоанна воспрепятствовали ему занять римскую кафедру, ибо все-таки ее были бы должны ему предложить, даже он сам должен был бы потребовать ее для себя, дабы выяснить ее значение для предбудущих веков, а затем уже по каким-либо причинам от нее отказаться.

Не подумали об этом заблаговременно отцы иезуиты, а то непременно отыскали бы какое-нибудь свидетельство о таковом событии, за несуществованием которого необходимо признать, что ни первые христиане, ни первые папы, ни сам апостол Иоанн не соединяли с римским епископством никакого понятия о церковном главенстве, а следовательно, такового единоличного главенства не имел в виду и сам Иисус Христос".

В песни 19 части "Ад" автор обсуждает грехи высшего духовенства и намекает, что в аду ждут главу католической церкви папу Бонифация VIII. Bonifacius VIII — римский папа в 1294–1303 годах, известный тем, что не очень удачно боролся за папскую теократию, стремился сделать зависимыми от папства складывавшиеся в Европе централизованные государства и потерпел поражение в конфликте с королем Франции Филиппом IV, начавшемся с опубликования папой буллы 1296 года ("Clericis laicos"), которая воспрещала королям взимание налогов с духовенства. Папа запомнился еще тем, что с 1300 года ввел празднование юбилейных годов. В 2000 году такое празднование будет проходить в восьмой раз. [11]

Данте был сторонником хорошо организованной (как этрусская цивилизация), общемировой монархии, не испытывающей давления ни со стороны церкви, ни со стороны низших классов, но заботящейся о народах, обеспечивающей "земное благополучие людей", несовместимое со средневековой несвободой людей.

Идею "вселенской монархии" в свое время сформулировал и осуществлял Александр Македонский.

Но его интересовала не программа прекрасного устройства мира, а именно объединение греческой и азиатских и египетских миров, культур под одним своим правлением.

Данте готов был сделать и делал для торжества своей политической мечты все.

Причем для него не принципиально было, какой именно из европейских монархов объединит Италию, Европу, мир.

Если бы, например, королю Германии Генриху VII удалось покорить Италию, расширить свое королевство до границ Римской Империи в пик ее расцвета и могущества, Данте послал бы ему новые письма с рекомендациями, касающимися будущего устройства нового мира.

Аналогия с настроениями и тревогами Нострадамуса есть. Но одни и те же события мировой истории трактовались и оценивались бы двумя гениями по-разному.

Напротив события "объединение Германии" оба поставили бы "плюс".

Встречу глав государств Европы в Хельсинки Данте использовал бы, чтобы обратиться к "королям", но, конечно, не по обсуждавшимся ими темам.

Объединение Италии и ликвидация светской власти римского папы, состоявшиеся только в 1870 году, и нормализация отношений между итальянским государством и церковью в 1929 году обрадовали бы Данте.

Но по-настоящему взволновали бы поэта и, безусловно, политика XIV века, который говорил: "я сам себе партия", только Бонапарт Наполеон и входящая в Рим гвардия императора.

Данте стал гениальным новатором, первым представителем итальянского Возрождения и в то же время пленником утопий уходящего или много столетий назад безвозвратно ушедшего времени.

Страсти, борьба, надежды, которыми он жил, совсем не похожи на очень рассудочное, упорное, кропотливое нострадамусовское служение делу жизни — идее создать на столетия вперед зашифрованный календарь — пророчества.

От Данте скорее можно было бы ожидать адресованное потомкам и, конечно, не зашифрованное прекрасное по исполнению и философско-утопическое по содержанию сочинение об этрусской культуре с идеями автора о будущем устройстве Италии и Европы.

Число π, вторая степень которого позволила нам найти логику в порядке следования строчек в поэме Данте, было использовано древнеегипетскими архитекторами при проектировании пирамид, в частности комплекса из трех великих пирамид в Гизе.

Считается, что открыл число π Пифагор.

Но геометрия пирамид, сооруженных фараонами IV Династии в середине 3-го тысячелетия до нашей эры, является безмолвным свидетельством того неоспоримого факта, что древние египтяне знали о числе π.

Периметр основания пирамиды равен произведению ее высоты на удвоенное π, то есть высота пирамиды равна радиусу окружности, которая получилась бы, если из сторон основания пирамиды образовали бы окружность. [24]

Комплекс в Гизе состоит из 3 пирамид.

Существуют расчеты, доказывающие, что построен комплекс по единому плану и представляет собой точную проекцию рас

положения трех звезд пояса созвездия Ориона, но не сегодняшнего, а того, которое было в 10450 году до нашей эры, причем, объемы пирамид соответствуют видимой яркости звезд. [13]

Созвездие Орион, солнце, звезды и планеты были элементами религии древних египтян.

«На блестяще отполированном гранитном острие пирамиды Аменехтета III еще теперь можно прочитать слова: "Аменехтет видит красоту солнца", и на другой стороне: "Душа Аменехтета выше, чем высота Ориона, и она соединяется с преисподней». [12]

Согласно древним египетским верованиям, бог Осирис повелевал небесами в качестве созвездия Ориона и людьми в качестве царя.