— Ты же говорила вечером?

— Чего тянуть-то? Сходи, дочка, уважь старую соседку.

С мамой спорить было бесполезно. Взяв угощение, я переобулась и выйдя в подъезд нерешительно постучала в дверь пятьдесят седьмой квартиры.

— Алёнушка! Деточка! Приехала! — запричитала старушка, обнимая меня.

— Здравствуйте, Мария Викторовна. Не помешала?

— Да, как же ты мне, старухе, помешать можешь? Я уж одна от скуки на стенку лезу. А тут вот такой подарок. Пошли скорее на кухню, чаем угощу с вкуснейшими конфетами!

Озираясь по сторонам, я шла за женщиной, задыхаясь от нахлынувших воспоминаний. Дверь в комнату Макса была распахнута, и я невольно замерла рядом с ней.

— Я там ничего трогать не стала, как внук-то ушёл служить. Всё как при нём, родненьком. Ты не стесняйся, зайди, осмотрись. Я тебя торопить не стану, на кухне подожду…

— Можно? Правда?

— Иди, Алёна. Вижу, что не забыла ты моего охламона.

Яркие лучи солнца, проникающие сквозь тюлевую занавеску падали на рабочий стол Максима, невольно освещая тонкий слой пыли, скопившийся на стеклянной поверхности. На столе были расставлены его немногочисленные вещи, оставшиеся после переезда. Выдвинув верхний ящик я наткнулась взглядом на альбом. Под мягкими кожаными корками хранились дорогие моему сердцу фотографии, которые он распечатал однажды. Перелистывая страницы любовалась нашими по-детски счастливыми открытыми лицами, на которых так чётко отражались эмоции. Когда же это было? Неужели, это было со мной?

Отыскав в соседнем ящичке ручку и бумагу, утирая слёзы, бегущие из глаз, я написала то, что было на сердце и сложив листок пополам всунула меж никому не нужных фотографий. Зачем я это сделала? Не знаю? Просто, так велело моё сердце!

«Когда ты вернёшься ко мне, обещаю, я снова начну улыбаться. Мой мир в одночасье окрасится в яркие цвета, вытесняя ту непроглядную тьму, что расползается повсюду как паутина.

Когда ты вернёшься, я смогу наконец-то сделать глубокий вдох, понимая, что с этого момента больше никогда не буду одинокой.

Когда ты вернёшься, звёзды засияют на небосклоне в тысячу раз ярче, и их волшебное мерцание заставит меня вновь поверить в чудо.

Когда ты вернёшься, я приготовлю для тебя вкусный ужин, сяду рядом и буду с упоением смотреть на то, как ты ешь еду, сделанную моими руками.

Когда ты вернёшься, я крепко-крепко прижмусь к твоей сильной груди и затихну на мгновение, вдыхая родной аромат цитруса и сандала, такой свежий и тёплый, со сладковато-сливочной ноткой.

Когда ты вернёшься, мы снова пойдём по жизни рука об руку, смотря вперёд уверенным, открытым взглядом.

Когда ты вернёшься, я обязательно возьму с тебя слово, что мы никогда больше не расстанемся. Что бы ни произошло с нами, всегда будем вместе.

Когда ты вернёшься, мы заберёмся на крышу нашего дома, накинем на плечи мягкий клетчатый плед и будем считать звёзды, что освещают нас своим лучезарным огнём.

Когда ты вернёшься, я буду всегда на твоей стороне, что бы ни случилось.

Когда ты вернёшься, я больше никуда тебя не отпущу.

Сколько времени пройдёт, прежде чем ты снова постучишь в мою дверь?

Сколько ещё страданий и боли я должна вынести, чтобы снова встретить тебя?

Я забуду обо всём, слышишь?

Словно моя жизнь, в которой не было твоих любящих глаз, была лишь кошмарным сном, порождённым болезненным воображением.

Когда ты вернёшься ко мне…

Если ты вернёшься…»

Закинув альбом под кипу ярких папок, я взглянула на себя в зеркало и утерев слёзы улыбнулась отражению. После того как выплеснула, душащие меня переживания на бумагу, стало немного легче. И пусть он никогда не прочтёт этого письма, пусть Максим больше не вернётся, для меня было важно сказать. Хоть так. В глаза не могла, навряд ли мы ещё когда-то встретимся. Пускай подобным способом, но я высказала то, что висело на душе тяжким грузом.

* * *

Баба Маша сидела за накрытым столом, беспрестанно поднося к глазам цветастый платочек.

— Как же так, деточка, и Пашка умер, и Максим-то тебя оставил. Всё ведь за один день. Как же ты выдержала, милая?

— Это давно в прошлом. Время лечит раны…

— Максим-то вернулся со службы в конце июня. Ездила я к ним, погостила недельку, а после внук в Москву отправился.

— В Москву? — вздрогнула я.

— В неё, Матушку! Врачом Максим решил стать как Нина.

— Молодец он…

— Пыталась я с ним разговор о тебе завести, да он всё в сторону виляет, всё недосуг ему паршивцу эдакому…

— Булочки у вас вкусные, Мария Викторовна…

— Да какие булочки, Алёнка? — всплеснула руками радушная хозяйка. — Что же вы оба упрямые-то такие? Ааа, шут с вами, — махнула она рукой. — Что внук мой, что ты, друг другу под стать. Хорохоритесь всё, бежите в разные стороны…

— Расстались мы с ним. Странно, внезапно, но разошлись. И к былому нет возврата.

— Ой, ли? — недоверчиво посмотрела на меня она. — Уж не поверю, коли скажешь, что с Громцовым решила жизнь свою связать.

— Мы с Никитой друзья. Между нами никогда не было и нет иных отношений.

— Так и я-то же самое Максиму пыталась втолковать, только неразумный мальчишка упёрся словно баран, ни в какую не желая слушать меня.

— Давайте не будем об этом, — попросила я, — просто выпьем чаю, вы мне расскажете о себе, я вам про учёбу. Не касаясь никаких щепетильных тем.

* * *

После визита к бабушке Макса я зашла домой, взяла куртку и по обычаю выбралась на крышу. Надо мной расстилалось бездонное ярко-голубое небо, по которому, словно гордые корабли, плыли белые тучи, образующие причудливые формы.

Облокотившись на парапет, я заворожённо наблюдала за их неспешным движением. Им не было дела до земных проблем, они не были подвержены перепадам настроения и эмоциям, в отличие от людей. Лишь следовали по определённому кем-то свыше маршруту, не нарушая его.

Сердце тревожно замирало в груди, мысли о Максиме вновь и вновь терзали разум. Я всё ещё любила его, так же отчаянно, как и раньше. Он был для меня одним единственным на всём белом свете. Поглаживая кончиком пальца золотую половинку нашего «общего» сердечка, я вспоминала каждый день, что мы провели вместе, улыбаясь своему такому далёкому счастливому и светлому прошлому.

В последнее время бабушка сильно сдала, она без конца болела, пугая родителей своей внезапной слабостью. На новогодние каникулы мы решили всей семьёй собраться у неё, чтобы попытаться уговорить продать квартиру, переехав на постоянное место жительства к единственной дочери.

И вот, ровно в полдень двадцать седьмого декабря, я прибыл в город, хранивший мои чудесные воспоминания о былой любви. Озираясь по сторонам наблюдал за пассажирами поезда, спешащими к зданию вокзала. Мне казалось, что в этой разношёрстной толпе вот-вот мелькнут лица друзей, с которыми совсем не планировал встречаться. Я опасался увидеть «чету Громцовых», которые надеюсь счастливы вместе, где-то там, по ту сторону от меня.

— Максим! Сыночек, я здесь! — бежала ко мне мама, размахивая руками.

— Привет! — ответил я, кинув сумку на перрон.

— Кажется ты стал ещё выше чем раньше.

— Я остался таким же. Просто мы слишком редко видимся, и ты благополучно успеваешь забыть, какого богатыря родила на свет.

— Да ну тебя! Шутник! Пошли скорее, пока все машины не разобрали. Народу сегодня — тьма тьмущая!

Нам повезло. Маленькая красная Лада Гранта притулилась в стороне от людского потока. Заметив свободное такси, я подбежал к автомобилю и открыл заднюю дверцу, терпеливо ожидая родительницу.

Дорога, такая знакомая и забытая. Она встретила меня обилием вновь отстроенных зданий, недавно уложенными бордюрами и ровным заснеженным полотном. В салоне играла негромкая музыка навевающая воспоминания о жарком восточном лете. Молодой парень уверенно держался руками за руль, не приставая к своим пассажирам с ненужными разговорами.