От услышанного по коже пробежали мурашки, в голове резко загудело от дурного предчувствия. Взявшись за ручку, что есть силы толкнул дверное полотно от себя, понимая, что кто-то удерживает его изнутри, навалившись всем весом.

«Алёна! Ты там?» — выкрикнул, стукнув кулаком об стену, «захлебнувшись» волной ярости, обуявшей меня.

Отойдя к противоположной стене, я разбежался, и с размаху снёс чёртову дверь с петель, тараном пролетев сквозь толпу визжащих девчонок.

Безжизненной куклой застыла она на полу, та, которую я искренне и безответно полюбил с самой первой встречи, тогда, на пляже. Остекленевшим взглядом Алёна смотрела в никуда, собирая руками то, что осталось от её некогда прекрасных огненных волос, так манящих своей пышностью и шёлком невесомых завитков. Вокруг девушки растекалась мутная лужа тёмной воды.

«Рыжик, с тобой всё хорошо? Ты слышишь меня, Алёна? Ответь, Алёна!»

В отчаяние я тряс её, обхватив ладонями хрупкие плечи, выкрикивая любимое имя, ошалев от представшей перед моими глазами картины. Она молчала, пугая своим смирением, а потом вдруг начала заваливаться набок, теряя остатки сознания.

Подхватив на руки обмякшее тело любимой я, словно дикий зверь бросился сквозь собравшийся рядом сброд, неистово крича на подростков, обвиняя в преступном безразличии.

Семёнову, что попыталась преградить мне путь, я яростно пнул ногой. Словно куль она упала на пол, завопив от боли, привлекая к себе так нужное ей сейчас внимание сверстников.

Сжав зубы, стремглав нёсся в медпункт, расталкивая по пути зазевавшихся учеников.

Дверь медицинского кабинета была открыта. Ворвавшись я уложил Алёну на кушетку в растерянности обернувшись к сидящей за столом медсестре.

— Что с ней? — тут же бросилась она к нам, схватив Рыжика за безвольно повисшую руку.

— Обморок! — отрывисто выкрикнул я, спеша вернуться и разобраться с теми, кто причинил боль моей девочке.

Заметавшись женщина пыталась отыскать что-то в недрах стеклянного шкафа.

— Никита, что ты себе позволяешь? — неожиданно на пороге возникла моя бабушка, преграждая путь. — Ты не выйдешь отсюда, пока всё мне не объяснишь.

Плотно притворив за собой дверь, она закрыла её на замок и продолжила.

— Почему Люба Семёнова прибежала ко мне в слезах, заявляя, что ты напал на неё. Как ты только посмел ударить девочку? Ногой в живот? Разве насилие — это то, чему я тебя учила?

— А как твоя «девочка» додумалась сотворить подобное?

Сделав шаг в сторону, я позволил ей взглянуть на так и не пришедшую в сознание Алёну. Инга Юрьевна нахмурилась, вновь воззрев на меня из-под тонкой оправы очков:

— Может хотя бы попытаешься всё прояснить? Я решительно ничего не понимаю!

— В твоей школе творится беспредел, и уже не первый год. Дети более успешных родителей открыто травят тех, кто по их меркам живёт хуже, нисколько не стесняя себя в действиях: оскорбления, унижения, рукоприкладство. Такие, как Семёнова не брезгуют ничем. Упиваясь вседозволенностью и безнаказанностью, они напрочь теряют любые ориентиры…

«Никита…»

Тихий голос Алёны заставил меня вздрогнуть. Бросившись к ней, схватил за тонкие кисти рук.

— Рыжик, я здесь. Слышишь? Всё закончилось! Прости, что меня не было рядом! Я ждал в коридоре, не сразу сообразил, что тебе нужна помощь. Алёнка…

— Мои волосы, Никита… их больше нет… — девушка сдавленно всхлипнула.

— Отрастут, малышка! Сегодня же пойдём в салон и сделаем тебе модную стрижку. Только не плачь, прошу тебя!

Прижав мою руку к щеке Алёнка закрыла глаза. По щекам девочки струились влажные дорожки слёз.

— Что всё это значит? Объясни мне наконец, почему Морозова в таком состоянии и отчего ты просишь прощения у неё, а не у Любочки Семёновой, которую обидел? — в сердцах воскликнула бабушка.

Гладя Алёну по голове, я медленно начал свой рассказ. Она лежала, уткнувшись лицом в моё плечо, не произнеся больше ни слова. Две женщины внимательно слушали, не пытаясь перебивать. Иногда они переглядывались, словно искали в моих словах какой-то подвох.

— Почему никто не знал об этом? Я даже и подумать не могла, что подобное может произойти в МОЕЙ школе. Я разберусь со всем, но… неужели нет ни одного свидетеля этих издевательств? Почему Алёна ни разу не подошла ко мне, не пожаловалась?

— Есть. Максим Фадеев, внук твоей подруги. Однажды он отобрал у Семёновой «игрушку для битья», не в силах пройти мимо такого хамского поведения. Да, ещё школьная уборщица. Расспроси её. Думаю, ей есть, о чём тебе рассказать.

— Проводи Алёну домой, а я пока побеседую со второй стороной, принимавшей участие в конфликте. Чтобы сделать более точные выводы.

Прозвенел звонок, оповестивший, что очередной урок завершился. Словно полоумный в кабинет влетел Макс с побелевшим от злости лицом. Глаза моего лучшего друга метали громы и молнии, которые вот-вот готовы были вырваться наружу, поразив противника.

Не говоря ни слова, он бросился к Алёне, сгрёб девчонку в охапку и отчаянно прижал, сдавливая в крепких объятиях. Успокаивающе гладил её спину смотря куда-то вглубь себя сухим и жёстким взглядом. Нахмурив лоб, бабушка вышла из помещения, набирая чей-то номер на экране смартфона. Я стоял в стороне, опираясь на белую стену, пахнущую свежей краской, сожалея о том, что не я, а Фадей, тот самый человек, кого так преданно любит мой Рыжик. Именно в его руках она ищет защиту от несправедливости. Так бывает, что два друга влюбляются в одну и ту же девушку. Кто-то пытается переключить её внимание на себя, наплевав на дружбу, проверенную годами, а иные, как я, становятся сторонними наблюдателями, не желая терять близкого человека, предпочитая размолвке, безответную платоническую любовь… на расстоянии…

Мне не хотелось приходить в себя. Не хотелось покидать убежище, коим стал для меня медпункт, выходить туда, где снова ждут нападки и смешки. Проведя рукой по обрывкам волос, не смогла сдержать слёз и уткнувшись в плечо Никиты заплакала, горько и безутешно. Он рассказывал женщина, сидящим за столом о том, что мне довелось пережить в стенах этой школы, мышцы на его руках налились металлом. Ник будто бы погрузился в мою боль, пытаясь часть её перетянуть на себя, чтоб облегчить тяжкую ношу застарелой обиды.

Мокрая одежда неприятно облепила тело, заставляя дрожать от прохлады. Я испытывала непреодолимое желание уйти, исчезнуть провалившись под землю, чтобы больше не видеть и не слышать никого. Было нестерпимо стыдно, что друг видит меня в столь неприглядном положении. Но он лишь крепко сжимал ладонь, не давая отстраниться. А потом вдруг раскрылась дверь и на пороге возник не на шутку взволнованный Максим. Он обнял меня, прижимая к себе. Ни о чём не спрашивал, не упрекал. Просто молчал, сжимая в своих руках так сильно, словно опасался, что я действительно могу испариться.

— Никита… заберёшь вещи Алёны. Давайте уйдём отсюда.

— Ты всё знаешь?

— Да! Вся школа «на ушах стоит» по этому поводу, разделившись на два лагеря. Одни прониклись жалостью в Алёне, а другие осуждают тебя, за то, что ты посмел ударить девушку.

— Если бы всё отмотать назад, единственное чтобы я изменил, эту ту силу, что вложил в удар. Надо было звездануть этой поганке так, чтоб она встать не смогла.

— Как я понял конфликт решили замять, не вызывая полицию. Не хотят портить репутацию школы… — зло процедил Максим.

— Мудро… — покачал я головой. — Ждите здесь, скоро вернусь.

Сняв пиджак с плеч Фадеев набросил его на мои плечи. Я исподлобья глянула на парня, даже не представляя, как сейчас выгляжу.

— Не всё так плохо, маленькая, — наконец произнёс он, рассматривая мои волосы. — Сделаем стрижку, тебе пойдёт. Честно! А Семёнова не останется безнаказанной, поверь мне. Раз эта история не покинет стен заведения, я найду иной способ сделать больно этой напыщенной курице.

— Не надо, Максим. Зло порождает зло.

— Да. Ты права. Сделаю так как ты скажешь. Только не молчи Алёна, говори со мной. Плачь, кричи, можешь ударить, хочешь? Только прошу, не храни всё в себе!