— Из всего вышесказанного следует, что я был неправ?

— Решай сам! Я всё сказал! Бывай!

— Гром постой!

— Извини! Действительно время поджимает! Не злись!

Быстрым шагом удаляясь от друга я вернулся на перрон и вошёл в вагон поезда. Двери закрылись. Сквозь заляпанное стекло смотрел на поникшую фигуру того, кто был когда-то моим верным товарищем, уносясь прочь от него. Мне было нисколько не жаль Фадеева, он сам пришёл к тому, что имеет. Сделав неправильные выводы, парень не счёл нужным поговорить и выяснить истину сразу, а обиделся, отгородившись от тех, кому был дорог. Пусть теперь самостоятельно выбирается из ямы, которую так старательно копал, пестуя возникшие на пустом месте ревность и горькую досаду. Максим, а не кто-то иной, нарисовал в фантазиях измену, которой отродясь и не было, и сам же в ней уверился.

Фадеев Максим

Громцов исчез так же быстро, как и появился, будто бы он привиделся мне. Я стоял у окрашенной стены, покрывшейся тонкой паутинкой трещинок и думал о том, какой я всё-таки болван. Не разобравшись убежал тогда в ночь, даже не поинтересовавшись у ребят, где они пропадали, и почему оказались вместе в столь поздний час.

Почему всё сложилось так, а не иначе? Будь у меня хоть капля мудрости, наше настоящее вполне могло реализоваться другим образом. Возможно, та, которую я так безусловно люблю, уже бы носила мою фамилию. Вероятно, мы бы жили под одной крышей, делили всё на двоих и были безмерно счастливы.

Пнув ногой ни в чём не повинную стену, я чертыхнулся и сел на лавку запустив пальцы в волосы.

Дождавшись нужного поезда, отправился домой, где в тишине и одиночестве мог предаваться унынию, вновь и вновь прокручивая в голове былое.

Есть ли цена у совершённой когда-то ошибки? Соразмерна ли она величине терзаний, которые обрушились на мою голову? Дурак! Какой же я непроходимый дурак…

Открыв замок переступил порог съёмной квартиры. Всё здесь теперь казалось чужим, моя жизнь и та в свете открывшихся событий выглядела неуместной.

Сняв ботинки, я прошёл в комнату и первым делом достал тот самый фотоальбом, который так и не решился открыть в день празднования Нового года.

Мягкая кожаная обложка была прохладной и неприветливой.

Я неспешно перелистывал страницы с фотографиями подолгу рассматривая каждую из них, в мельчайших подробностях вспоминая события тех счастливых дней, когда они были сделаны.

«Ты свободна, Алёна! Я отпускаю тебя! Будь счастлива!» — как я мог сказать подобное ЕЙ?

Этой солнечной девочке, что так открыто улыбается со снимков, смотрит на меня с неимоверной любовью и преданностью, сквозящей из широко распахнутых глазах.

От созерцания наших счастливых лиц меня отвлёк неожиданно выпавший из середины альбома лист белой бумаги, сложенный вдвое.

Подняв рукой с пола странную находку, я недоумённо повертел его в руках, пытаясь припомнить, откуда он здесь мог взяться. Не найдя ответа скомкал листочек, отбросив прочь. Измятая бумага откатилась в угол, замерев у кромки ковра, а я продолжил перебирать в памяти светлые моменты жизни, когда любил и был любим.

Сейчас мне так хотелось увидеть Алёну, обнять, прижать к себе, и больше никогда не расставаться с ней, вопреки всему. Быть может набрать номер Громцова, узнать адрес и завтра же нагрянуть к ним? Или ей уже всё равно… и мой запоздалый визит ничего не изменит?

Откинув альбом в сторону вернулся в коридор и вытащил из кармана куртки смартфон, который тут же оживился в моей руке.

— Максим, бабушка заболела. Думаю, тебе нужно приехать…

— Что-то серьёзное? — нахмурился я.

— Воспаление лёгких, но… в её возрасте…

— А вы с папой?

— Отец в командировке, а я вылетаю сегодня вечером.

— Хорошо. Прямо сейчас куплю билет и сообщу тебе время прибытия.

— До встречи сынок.

Переодевшись, покидал в сумку нужные вещи и отправился на вокзал. Чтобы как можно быстрее оказаться рядом с родным человеком.

* * *

— Нина, зря ты так переполошилась, и Максимку с учёбы выдернула попусту. Подумаешь в больницу положили. Эка невидаль? Побуду тут недельку другую и снова вернусь домой.

— Мама, я давно тебе говорила о том, что пора уже перебираться к нам, насовсем. Под моим присмотром…

— Дочка, что же ты из меня немощную старуху делаешь? Я ещё полна сил! Нет у меня желания с вами уживаться, одной-то оно спокойней, сама себе хозяйка.

— Бабуля, ты неподражаема! — шутливо похлопал я в ладони.

— А ты тоже хорош, послушался свою взбалмошную мать, нет, чтобы мне позвонить, и из первых уст узнать, нуждаюсь я в вашем приезде или нет.

— Зато отдохну недельку, побуду рядом.

— Эх ты! Студент! Лишь бы от учёбы отлынивать!

— Ладно, Максим. Ты пока оставайся здесь, а я должна съездить домой, привезу сменные вещи и сварю нам всем обед.

— Хорошо, мамуль. Буду доблестно стоять на боевом посту!

Покачав головой, она скинула с плеч одноразовый халат, и выкинула его в мусорное ведро. Взяв в руки кожаный плащ вышла из палаты тихонько притворив за собой дверь, оставляя меня наедине с воинственно настроенной бабушкой.

— И ты бы с ней ехал, что я без вас не справлюсь?

— С каждым годом твоя вредность растёт в геометрической прогрессии, сама-то хоть замечаешь? — посмеиваясь заявил я.

— Уж тебя мне не переупрямить, внучок! Ты мне лучше вот что скажи, когда с Алёной думаешь мириться?

— Почему ты об этом спросила? Так вдруг… внезапно.

— Инга на Новый год в Москву к Никитушке ездила, так она меня заверила в том, что между её внуком и Алёнкой твоей сугубо дружеские отношения. И никогда они не встречались.

— Да, знаю я. Видел Никиту…

— Тебя девчонка любит до сих пор. Ты бы уж наладил ваши отношения, ведь и сам ни на кого другого не взглянешь.

— Ба…

— Что? Учись, пока я жива! Всё слушай, да запоминай. Кто тебя уму разуму научит, когда меня не станет? Лучше послушай, что я вспомнила недавно. Ко мне же Алёна Морозова приходила в гости, когда осенью приезжала домой на выходные.

— Ты не говорила об этом…

— Память никудышная с годами стала, всего уже в голове не удержишь. Но ты не сбивай меня с мысли, Максим, дослушай до конца. Прежде чем на кухню пройти заходила Алёнка к тебе. Уж не знаю, чем занималась в твоей комнате, но вернулась в покрасневшими от слёз глазами.

— Она говорила обо мне? — с надеждой спросил я.

— Пыталась расспросить её, что да как между вами. Сказала, что в Москве ты учишься, однако, перевела она разговор на другую тему. Я всё вас примирить пытаюсь, а Алёна мне давай зубы заговаривать, булочки ей мои понравились, видите ли. А потом, как вышла из квартиры практически сразу на крышу и залезла. Сидела там долго, совсем одна на осеннем-то ветру.

— Ты, как всегда, подслушивала?

— А как же? Чай не чужая она мне! Чуть невесткой не стала, я уж её отдельно от тебя и не воспринимаю. Ходила за тобой как хвостик…

— Бабуль, ведь это было так давно. Всё ушло, и ничего не исправить.

— В жизни нет ничего невозможного! Любое дело поправимо, главное желание и стремление!

Ещё немного поворчав для приличия, бабушка щёлкнула пультом от телевизора и наказав мне молчать углубилась в просмотр какого-то сериала, а я, откинув голову назад, поудобнее устроился в старом больничном кресле, и прикрыв глаза задремал, ожидая возвращения матери.

* * *

В столицу вернулся через две недели сразу же после выписки из больницы.

До квартиры добрался поздним вечером. Жутко хотелось спать. Бросив сумку в прихожей, я скинул верхнюю одежду и зайдя в комнату устало упал на диван. Отчаянно зевая подложил руку под голову, укрываясь шерстяным пледом. Взгляд зацепился за смятый комок бумаги, что сиротливо лежал на полу. Кто вложил этот листок в альбом? Точно не я! Бабушка сказала, что Алёна входила в мою комнату… так может? Нет, бред!

Шальная мысль в одночасье прогнала неодолимый сон. Резко соскочив с места, я опасливо подошёл к бесформенному бумажному свёртку, поднимая его. Руки в нетерпении дрожали, пока разворачивал послание, написанное мелким почерком, таким родным и до боли знакомым. Внимательно вчитываясь в текст, я затаил дыхание, боясь поверить в правдивость этих неровных строк…