Не успели ноги отсчитать и десяток ступенек, как тело мгновенно покрылось мурашками. Вспомнилась гробница Лилианы. Все-таки влажная ткань – не очень-то подходящая в этом случае одежда. Мы вышли на открытое пространство, едва освещаемое несколькими косыми лучами голубоватого света из трещин в скале. Горан обнял меня со спины. Его горячие объятия изгнали холод, стало даже жарко. Казалось, что от влажного саронга сейчас пойдет пар и шипение – как от мокрой ткани, встретившейся с раскаленным утюгом. Но долго греться мне не дали.– Идем. – Прошлепав по влажному камню за угол, балиец подошел к водяной стене и протянул к ней руку. Вода легла под его ладонь и потерлась, совсем как ласковая кошка. Отодвинув ее в сторону, словно занавеску, он пропустил нас с Гораном в небольшую пещерку.

В центре сидел в позе лотоса до предела истощенный мужчина. Сквозь седые волосы и бороду до колен проглядывали кости, обтянутые коричневой кожей. Он казался усохшей мумией, только тронь – рассыплется в прах. Но внутри, неизвестно за что цепляясь, еще тлела крохотная искорка жизни – едва ощутимая даже для вибрисс.

– Отшельник! – ахнул Горан. Я вгляделась в полуистлевшего мужчину, отдав всю власть «усам». Драган был прав – это один из тех санклитов, что не смогли смириться с необходимостью убивать, чтобы жить, и ушли подальше ото всех, дабы принять бой с ненасытным безжалостным Голодом.

Сердце сжалось в кровоточащий комок. Не могу даже представить, что ему пришлось пережить! Я обливаюсь холодным потом, вспоминая, что чувствовала, когда тело перемалывал Голод – перед тем, как Марта отдала мне свою жизнь. Но ту «ломку» нельзя даже пытаться сравнивать с тем, что пережил Отшельник, это такое же кощунство, как равнять ожог о сковородку с ощущениями человека, горящего заживо.

Я упала перед ним на колени и положила ладонь на шершавое, острое колено. Боль, чутко дремлющая в санклите, измотанная противостоянием с небывалой силой воли, взвилась яростной агонией, вцепилась в меня, трепеща от предвкушения свежих мук, и… отшатнулась, забившись в угол. Бесцветные глаза мужчины медленно открылись. Минуту пустой взгляд равнодушно плыл сквозь меня, потом медленно начал становиться осмысленным – словно внутри набирал силу огонь.

– Ты так долго ждал меня. – Сорвалось с моих губ само по себе. – Прости. – Я посмотрела на балийца, чтобы попросить что-то острое, но он уже протягивал мне небольшой нож. Манипуляция с запястьем давно стала привычной. – Наклони его немного назад. – Сказала я Горану.

Он сел позади санклита и осторожно потянул его на себя. Я смазала губы Отшельника кровью и, когда они дрогнули и немного приоткрылись, приложила к ним разрез в коже. Теперь кровь текла в его рот. Мне не составило труда усилием воли держать рану подольше открытой.

Долгое время ничего не происходило. Но внезапно пещера наполнилась хриплым дыханием. Санклит содрогнулся всем телом. Грудная клетка захрустела, поднимаясь из-за легких, которые наполнялись воздухом. Высохшие сухожилия, мышцы и сосуды рвались, но тут же восстанавливались, приобретая былую эластичность. Процесс повернулся вспять. Но теперь он сражался с болью с моей помощью.

– Как ты, родная? – спросил Драган, передав «вахту» балийцу и сев позади меня.

– В порядке. – Я прижалась спиной к его груди. Какая горячая!

Прошли, наверное, часы. Время не ощущалось. Опустошенная, я молча смотрела на Отшельника. Он все еще не пришел в сознание, но уже не был похож на мумию. Кожа медленно приобретала нормальный цвет. Сердце билось медленно, с перебоями, но уверенно. Мужчина оживал.

– Воды… – прошелестели сухие губы, и балиец напоил его.

– Спасибо, Дарующая прощение. – Глаза незнакомца открылись. На моем лице, видимо, отразилось недоумение, и он пояснил, – твое появление было предсказано – Ты Благословение, Прощение и Спасение.

Еще одно пророчество, мать его.

– Ты даже не понимаешь! – он попытался рассмеяться, но закашлялся и вновь попросил воды. – Подойди ближе.

Я опустилась на колени у его ног. Отшельник сжал мою ладонь. Его взгляд на пару секунд утонул в моих глазах.

– Теперь иди с миром. – Мужчина облегченно выдохнул. – Если буду нужен – только позови, приду.

Наверх мы поднимались в полнейшем молчании. Рассеянно попрощавшись с балийцем, я проделала обратный путь на пляж, погруженная в свои мысли. То, что «сказал» незнакомец, никак не умещалось в голове.

– Родная, что с тобой? – тихо спросил хорват, когда мы вернулись к водопаду. – Доверься мне, любимая!

– Все хорошо. Просто пытаюсь свыкнуться с одной мыслью. Помнишь пророчество Якоба?

– Твой путь к свободе лежит через столкновение со всепоглощающей бездной небытия. – Начал он.

– Лишь все отдав, упав на ее дно, ты воспаришь до небес. – Закончила я. – Убив Киллиана, я тоже умерла. Это и было дно бездны небытия. Но ты и малыши вернули меня обратно.

– Любимая! – простонал Драган, прижав меня к себе.

– Теперь мне не нужны заемные жизни. Как и нашим детям. И… И всем, кому я давала свою кровь.

– А…

– И тебе в том числе.

Стамбул встретил нас распростертыми объятиями, как старый приятель, который очень соскучился и крутится вокруг вас, улыбаясь и не зная, куда усадить и чем угостить дорогих гостей. Сеня с Кирой и Савва с Ильдаром тоже были рады нам, но скоро мы с Гораном оказались никому не интересны – все внимание переключилось на юных Драганов.

– Утиии, какие вы няшные! – заворковал Сеня, склонившись над переносной колыбелью, что нес хорват. – Ангелочки мои!

– Они наши с Саяной. – Пряча улыбку, уточнил папа.

– Отдай племяшек! – новоявленный дядя вырвал у Горана колыбельку и, сопровождаемый сюсюкающей Кирой и расплывшимся в умиленной улыбке Ильдаром, утащил детей наверх.

– Руфь, присмотришь? – попросила я свекровь, которая двинулась следом за ними.

– Конечно, не волнуйтесь. Отдыхайте.

– Хорошо, что твоя мама прилетела с нами. – Я улыбнулась.

– А нас теперь вообще к детям подпустят? – хмыкнул Драган, глядя ей вслед.

– Меня точно пустят, я молокозавод. А вот тебя…

– Но ты же замолвишь за меня словечко?

– Даже не знаю. А что мне за это будет?

– О, давай поднимемся в спальню, и я продемонстрирую!

– Неа. Меня ждут. – Я вздохнула. Отдыхать некогда.

Стоило открыть дверь в хранилище для манускриптов Киллиана – на подвальном этаже, как запах моментально перенес на остров, в огромную комнату с множеством стеклянных стеллажей, наполненных свитками, старыми книгами, гравюрами и прочим «хламом», за который многие историки и археологи самолично отгрызли бы себе ухо, уверена. Теперь сотни редчайших памятников письменности принадлежат мне, как часть наследства  маньяка.

Но кроме этих раритетов и денег, которые уже начали работать на доброе дело, от него мне досталась горечь, тщательно хранимая на задворках души. Воспоминания о близости с ним вызывали тошноту и заставляли ненавидеть – и его, и себя. Умом я понимала, что во всем виновата кровь, но легче не становилось. Он изнасиловал мою душу, пролез своими склизкими щупальцами в сердце, одурманил чувства. И что-то умерло внутри. Окончательно и бесповоротно, оставив лишь тоску по чему-то светлому и невинному, чего уже никогда не вернуть.

На бесценные раритеты закапали слезы, и я очнулась. Хватит предаваться рефлексии. Что было, то прошло. Не сахарная, не растаю. Лучше вспомню, как начали полыхать в тот день ладони – будто сунула руки в огонь – когда я приближалась к нужному свитку. Будем надеяться, это была не разовая акция небывалой щедрости небес.

Закрыть глаза. Сосредоточиться на самом важном. Хм. А что, кстати, номер один на повестке дня? Архангел Михаил? Междумирье – чтобы помочь родителям моих демонят? Странное безумие сестры Горана, Катрины? Как ни странно, нет. Самое важное – новое тату Глеба на запястье – рука с ритуальным еврейским подсвечником, менорой, в центре. Она – ось, на которую будут нанизаны все последующие события. Что ж, тогда сосредоточимся на ней.