— Спасибо, божественный, — протянул Пинч, хотя вряд ли испытывал благодарность за их убогое одеяние. Его камзол стоил триста золотых львов, а чулки были привезены из Уотердипа. Зудящая красная шерсть вряд ли обеспечивала ему тот стиль, который ему полагался. — Возможно, к счастью для моей души, но я не думаю, что смогу уйти так скоро.

Печальное лицо брата стало еще более суровым. — Умоляю, почему нет?

С демонстративным усилием Пинч влез в робу. — Этот день был нелегким, патер. Дайте мне время отдохнуть, прежде чем отправить меня в путь.

Старейшина уступил с кислой грацией. — Действительно, иногда так бывает. Твои силы должны вернуться к тебе в течение часа. Тогда я вернусь, чтобы благословить тебя на твоем пути. Старший священник слегка поклонился и вышел, увлекая за собой свою свиту.

Этим часом был установлен крайний срок, но Пинчу было все равно. Если он и оскорбил кого-то из Красных Мантий, то только так, как они того заслуживали. Это была старая вражда, оставшаяся с его юности, когда он сидел в дворцовом кресле за дворцовым столом и записывал монотонные уроки  храмового наставника.

Хотя он был уверен, что за ним наблюдают, Пинч не предпринимал никаких попыток скрыться или ускользнуть. Вместо этого он неторопливо вышел из часовни исцеления в огромный зал на общем этаже. Приземистые колонны храма фиксировали высоту неба, такую огромную, что у него почти перехватило дыхание. Красные Жрецы явно не считали скромность необходимой добродетелью.

Конечно, как он и подумал, у Пинча был сопровождающий, младший патер, который задерживался у святых купелей слишком бесцельно и уделял им слишком много внимания. Мошенник заметил этого человека лишь мельком. Годы слежки за полицейскими и людьми шерифа сделали этого бритоголового плебея болезненно очевидным. Пинч побрел из зала с кажущейся бесцельностью, наполовину симулируя слабость, которую он чувствовал.

Вор прогуливался по вытянутому нефу с маской созерцательного благоговения на лице впечатленного грешника, столкнувшегося с величием высшей силы. Однако внутри него воровской разум прокручивал хитроумные схемы и контрсхемы. Сколько здесь окон? Куда ведут эти двери? Каков обход ночной стражи? Здесь колонна, за которой можно стоять, там — окно, створка которого прогнила. Он обратил внимание на тени и на то, какие лампы и факелы, вероятно, будут зажжены в течение долгих часов после произнесения последнего благословения.

Все это было хорошо, но единственное, чего не хватало, — это указания Пинчу, где именно лежат Чаша и Нож. Мошенник попытался направиться к главному алтарю, исподтишка наблюдая за своим сторожевым псом-священником. Но не было никаких усилий, никакой тревоги, чтобы остановить его, и поэтому Пинч догадался, что регалий в большом нефе нет. Он почти не удивился; украсть Чашу и Нож вряд ли могло быть так просто.

Пинч расширил свои странствия, пройдя через вестибюли нефа и выйдя на уединенную аллею, которая окружала влажный сад, покрытый зеленью, созревшей по волшебству растительности. На деревьях было больше листьев, чем должна была позволить зима, кусты вились гуще, а цветы цвели ярче, чем в настоящей природе.

В самом центре садовой площади возвышалась башня из темного камня, мрачный шпиль которой возвышался над крышами и стенами остальной территории храма, пока не сравнялся с огромным куполом главного зала. В ее основании не было дверей, а на самом верху было единственное окно — высокая узкая щель. Можно было полагать, что она была достаточно большой для священника в рясе. Слабое свечение переместилось и соткалось внутри каменной камеры.

Не было необходимости искать что-то дальше. Мошенник понял, что это место и было его целью. Другого и быть не могло.

Пинч приветствовал старшего патера с внезапно обретенным приливом физической формы и силы, когда тот вернулся. Священник нахмурился еще больше, чем раньше, с подозрением относясь к хорошему настроению своего пациента. Тем не менее, он не собирался препятствовать уходу Пинча. Он был более чем доволен тем, что отправил из своего дома того, кого он посчитал ехидной.

Итак, двери храма с определенной окончательностью закрылись за Пинчем, и он стоял в конце Аллеи Героев, одетый только в вызывающую зуд красную мантию и дешевые сандалии. С его волосами и синяками он выглядел как несчастный, которому монахи подали милостыню. Проходящие мимо торговцы старательно избегали его взгляда в надежде, что смогут предотвратить неизбежную речь о монетах, которая наверняка последует. В этом случае он удивил их, оставив свои потребности и советы при себе.

Однако мошенник не был одиноким и покинутым. Он едва успел сделать три шага по студенистой грязи, которая сошла за улицу, когда кто-то выкрикнул его имя. Старая привычка быстро развернула его, рука уже была на кинжале, который Красные Жрецы, по крайней мере, не выбросили, к тому времени, когда он узнал говорившего. Это была Лисса, сидящая за прилавком продавца чая в тени ивы со светлыми ветвями.

— Мастер Джанол, вы выздоровели?

Мошенник легко переступил через грязь и подошел к ней.

— Достаточно хорошо, за что я должен вас поблагодарить. Ответ был настолько искренним, насколько Пинч понимал этот термин. — Возможно, я даже обязан вам своей жизнью.

Жрица отвергла это предложение. — Если бы не я, это сделал бы кто-то другой, — возразила она, имея в виду свою роль в том, чтобы привести его в храм.

— Тем не менее, моя благодарность.

— Что с вами случилось?

Пинч уже предвидел необходимость хорошей истории для объяснения нападения и поэтому ответил без колебаний.

— Воры. Трусливая шайка подстерегла меня с дубинками у входа в переулок. Было ясно, что они планировали избить меня до смерти, а затем ограбить.

— Они это сделали?

— Избить меня до смерти? — спросил Пинч с веселым изумлением. — Очевидно, что нет.

— Нет не это. Они вас ограбили?

— Они получили от меня кое-что, что они запомнят, — похвастался он своей ложью. — Несколько хороших порезов моим клинком отпугнули их от добычи.

Лисса кивнула, как, будто с большим облегчением, но затем резко выпрямилась, когда толкнула что-то через стол. — Очень повезло, что они не забрали… вот это...

На столе лежал амулет Повелителя Утра, тот самый, который он украл из храма в Эльтуреле.

Если бы она могла открыть его сердце, жрица увидела бы бурлящую волну паники и ярости. Внезапный страх разоблачения, гнев на самого себя из-за того, что неуклюже забыл такую деталь — в первую очередь, и паническая спешка придумать правдоподобный ответ — все это отразилось бы на лице нормального человека с нормальной жизнью. Пинч, однако, не был обычным человеком, который таскал кирпичи. Он был регулятором преступного мира, а регуляторы выживали благодаря своему уму. Внутренне он кипел, но внешне все, что Лисса видела, было затопляющим облегчением.

— Хвала твоему богу! — импровизировал он. — Он в безопасности. Держу пари, что эти благородные Красные Священники украли его. Где вы его нашли?

— Там, где вы его несли, — был ее ледяной ответ.

— Вот именно. Я волновался, что уронил его в грязь, — продолжил мошенник, быстро, соображая. — Жрица Лисса, хотя получилось не так, как я намеревался сделать, позвольте мне подарить вам сокровище вашего храма. Пинч полагал, что единственная надежда выйти из этого положения —  приписать себе заслуги за то, чего он никогда не намеревался сделать.

— Вы что!

— Я нес его вам.

— Я, конечно же, не могу в это поверить.

Теперь для Пинча настало время напустить на себя вид плутоватого нахала. — Я же говорил вам, что у меня есть средства.

— Как вы получили его?

Пинч позволил понимающей улыбке заиграть на его губах. — У меня был некоторый опыт общения с ворами и им подобными. Я их понимаю. Для этого просто нужны правильные угрозы.

— Несколько угроз, и они сдадутся? Было ясно, что женщина хотела поиздеваться.

Пинч вложил амулет ей в руку. — Угрозы, подкрепленные мечом и монетами. За то, чтобы вернуть его, пришлось заплатить — пять тысяч ноблей. Ваш храм восполнит мой долг? Пинч знал, что лучше не выглядеть слишком чистым и благородным, и поэтому позволил своему коварному сердцу сплести выгодный обман.