Где-то под землей, вероятно, на глубине, где в катакомбах хоронили тела, лестница переходила в узкий коридор. Слева и справа были проходы. Когда Пинч наклонился вперед, чтобы посмотреть, налетевший ветер чуть не потушил его одинокое пламя и брызнул горячим воском ему на руку. Вор отшатнулся при этом напоминании о том, насколько слабой была его связь с дневным миром.

Сквозь свист ветра или смешанный с ним шум вожак услышал четкую ноту, которая поднималась и опускалась отрывистыми ударами. Был ли это другой голос, подхваченный ветром и донесенный до его ушей, или просто делом рук природы в стремительном порыве воздуха? Это было выше понимания Пинча. Крик, если его можно было так назвать, был печальным, как причитание, из тех, что поют на поминках пьяные родственники почти в такт и в гармонии.

Когда мошенник остановился, чтобы прислушаться, он заметил новый элемент. По всей длине прохода, слева на восток, с запада на право, были следы. Не просто крысиные следы или следы ползущих змей, а настоящие следы.

Они были человеческими, или, по крайней мере, настолько, насколько Пинч мог это судить. И были они, по крайней мере, следами двух человек, но больше он ничего не мог сказать. Он не был охотником. Перекрывающаяся путаница следов перед ним была за пределами его способности расшифровать их.

Прикрыв свечу, Пинч разгадал направление и пошел по следу. Кому принадлежит каждый след? Принцам? Клидису? Или кому-то другому? Одна пара следов казалась слишком маленькой и изящной для принца или камергера, другая — вполне возможной. И все же Пинч исключил принцев.

Он не мог представить, чтобы кто-нибудь из них тащился по коридорам, затянутым паутиной, когда у них были лакеи для выполнения этой работы. Он знал, что Клидис сам делает свою грязную работу. Возможно, старик шпионил за ним.

Мерцающий свет впереди положил конец всем предположениям. Он появился без предшествующего проблеска, возможно, из-за поднятой шторки на фонаре. Пинч тут же спрятал свой огонек, спрятав свечу в рукав. Пламя обожгло ему руку. Ничего не оставалось, как подавить боль и терпеть молча. Без серной спички не было никакой возможности снова зажечь свечу, если она понадобится ему позже.

Далекий огонек метнулся обратно за угол, напуганный его собственным сиянием. Мошенник, осторожно шагая, двинулся следом, полный решимости не потерять этого другого нарушителя тишины. Он двигался быстрыми шагами, поднимающими толстый ковер пыли, скопившейся за долгие годы.

Он выглянул из-за угла, все еще прикрывая свечу и держа кинжал наготове, едва успев увидеть, как лучи исчезают за очередным поворотом. Дыхание мошенника затрепетало от волнения погони.

Его добыча была так же быстра, как и он сам, крадучись и пробираясь по лабиринту проходов. Пинч предположил, что они находятся в каких-то старых катакомбах под дворцом. Влево, вправо, вправо, влево — он изо всех сил пытался запомнить повороты. Не было бы ничего хорошего, если бы он не смог вернуться.

Когда он сделал еще один поворот, пол исчез, сменившись пустым пространством. Не в силах остановиться, он повалился вперед, ударился о ступеньку, пошатнулся, а затем свеча выскользнула у него из руки. Когда мошенник отчаянно отбивался от пламени в своем рукаве, он потерял всякую надежду сохранить равновесие и рухнул в темноту.

Падение было, к счастью, коротким, но недостаточно коротким. Пинчу удалось сломать, как ему показалось, каждую кость о неровные каменные ступени. Его рукав зацепился за рваные края, руки скользили по скрипучим стенам. А затем все закончилось сильным грохотом, когда он рухнул на пол из холодного, жирного камня.

Медленно и с большой болью, без которой он легко мог бы прожить, Пинч, пошатываясь, поднялся на ноги, опираясь на стену, которую он не мог видеть. Было темно, даже без маленьких мерцающих огоньков, которые, как говорят, появляются у человека от сильного удара по голове. Его голова достаточно сильно пульсировала, но никаких кружащихся цветов не появилось.

— «Что, если я ослеп?» Эта мысль вызвала панику.

Проблеск света рассеял этот страх. Кого бы он ни преследовал, тот, или те, все еще были впереди. Они, конечно, слышали его падение, больше не было смысла хранить тайну.

— Чей свет? Зачем вы заманили меня так далеко? Покажитесь, и давайте покончим с этим. Пинч попытался изобразить браваду, поскольку удивление прошло.

Ответа не последовало. Свет заколебался, а затем начал меркнуть.

— Будь ты проклят, — пробормотал мошенник, не обращаясь ни к кому, кроме самого себя. — Ты не ускользнешь от меня. Его единственным выбором было следовать за ним или пробираться ощупью обратно, но он не мог вспомнить повороты к своей комнате. Падение нарушило порядок, а они двигались по кругу, вправо-влево, влево-вправо, чего он не знал наверняка. На самом деле не было другого выбора, кроме как ковылять вперед.

Носитель фонаря продолжил свою игру и отошел как раз в тот момент, когда Пинч добрался до угла. Мошенник перешел на бег, сбиваясь с шага.

За следующим углом все повторилось. Даже в тот момент, когда его нога ступила в пустоту, Пинч проклинал себя за то, что слепо бросился в ловушку. Он рванулся вперед и на этот раз почувствовал, что там нет зазубренных ступеней, только пустота и смерть внизу.

Свет тоже это понял и снова появился в поле зрения. Это был не носитель фонаря, а светящийся сгусток воздуха, который нетерпеливо пульсировал в такт волнам боли и отчаяния этого человека.

Пинч навечно повис на краю пропасти, одна секунда времени разделила его чувства на вечность. — «Мерцающий свет, бездонная дыра, крошащийся камень стен, неуклонное падение вперед — вот как я умираю». Эта мысль пришла ему в голову неожиданно.

В этот бесконечный миг вмешалась Судьба — или, по крайней мере, что-то в этом роде. Это мог быть слепой случай, космический замысел или прихоть какого-нибудь бога, которого по неосторожности Пинч забыл богохульствовать. Два события произошли почти одновременно, и если бы мошенник исследовал их позже, он не смог бы сказать, чем они оба были. Из его разорванного камзола торчал амулет, который он украл из храма Повелителя Утра. Свободно повиснув, артефакт вспыхнул яркими красками рассвета, окутав все вокруг розовой дымкой. Манящий свет померк на его фоне, словно от боли.

— «Ирония судьбы в том, что я должен умереть в сиянии славы».

Как только эта мысль сформировалась, что-то овладело им. Сильная рука или, может быть, когти сжались вокруг его руки, и отбросила его назад.

А потом этот момент закончился. Вспышка погасла, его падение прекратилось, и он стоял, моргая, в темноте на краю небытия. Чья-то рука схватила его и потащила прочь, и мошенник, спотыкаясь, последовал за ней, слишком ошеломленный, чтобы сопротивляться.

Когда его разум пришел в себя, все вокруг было совершенно черным. Рука, тонкая и женственная, провела его сквозь темноту, обогнула несколько углов и поднялась по лестнице. Его проводник уверенно двигался по черному миру.

— Кто ты такой? — потребовал Пинч, спотыкаясь на буксире.

Ответа не последовало.

Пинч попытался подтянуться, но рука настойчиво тянула его вперед.

— Доверься.

Слова были шепотом высушенной шелухи, хрупкой, как бумага, и наполненной музыкой слез. Это был голос

Пинч никогда его не слышал, но все равно это, казалось, успокоило его.

— Доверься мне, малыш.

Рука снова потянула вперед.

Возможно, из-за того, что его чувства были притуплены всем, что произошло, мошенник позволил увлечь себя дальше.

Направо, налево, налево и еще раз — они шли, пока, наконец, не остановились. Невидимый проводник приложил руку Пинча к стене и прошептал: — Вверх. Его нога вслепую коснулась нижней ступеньки.

— Вверх, безопасно. Иди. Проводник мягко подтолкнул его вперед и в то же время хотел удержать его.

— Кто ты такой? Вопрос, наконец, сформулировался сам собой.

— Друг. Иди. Голос боролся с душащим рыданием, а затем руки оставили его.