— Кто будет эта мадам? — спросил он вполголоса молодую женщину, стоявшую рядом с ним.

Ресницы у женщины были подведены, зябко кутаясь в шубку, она ответила:

— Это вдова адмирала Вирена, военного генерал-губернатора… Его верноподданные морячки подняли на штыки, убили на Якорной площади.

На всякий случай Федорец осведомился:

— Где ее сиятельство изволят квартировать?

Молодая женщина, щелкнув замочком ридикюля, вынула тонкую, как папироса, золоченую свечечку, поднесла ее к горящей лампаде, зажгла, словно прикурила, и сказала, приподняв брови:

— В доме коменданта крепости.

Вскоре отец Пафнутий, оценивая глазами знатока богатое убранство храма, обратил внимание на икону Николая Саровского, освещенную сиянием горящих свечей, присмотрелся к лику святого и узнал в нем знакомые черты императора Николая II. Все здесь, в соборе, было как встарь, как при свергнутой монархии. Отогревшись в чадном церковном тепле, насладившись желтовато-синими огоньками свечей, благолепными, как цветы на лугу, кулак и поп, расталкивая толпу, выбрались на улицу. Ярко светил круглый, аккуратно вырезанный из латуни месяц. На деревянной тумбе, одетой в лохмотья афиш и похожей на базарную торговку, трепыхалось полусорванное ветром объявление. Федорец подошел, прочитал, усмехнулся.

— Политотдел флота вещает матросам, что какой-то Цатис в субботу порадует их докладом «Идейные задачи Балтфлота на западе в связи с весенней кампанией»… Не то, дорогой Цатис, треба сейчас вещать народу.

На той же тумбе белело объявление, написанное красивым почерком, извещавшее о том, что на Павловской улице, в доме № 13, хиромант Кигезми за доступную цену предсказывает каждому желающему его судьбу, по почерку определяет характер.

Илько писал, что на Павловской улице расположены казармы всех кронштадтских экипажей. Вон где орудует загадочный хиромант! Федорцу захотелось пойти к этому хироманту и узнать ответы на мучившие его вопросы: первый — долго ли продержится советская власть, и второй — родит ли ему Христя сына?

Чтобы запомнить адрес, он еще раз перечитал объявление. И — странное дело — почерк показался ему знакомым. Но, как ни напрягал он память, вспомнить не мог.

Матросы ходили по городу группами, собирались кучками в узких траншеях улиц, спорили, размахивали руками. Федорец прислушался — спорили о значении профсоюзов в государстве.

Прежде чем искать себе ночлег, Федорец предложил зайти к ее сиятельству Вирен. У него были какие-то свои расчеты на это знакомство, и отец Пафнутий, не расспрашивая, согласился. Довольно быстро они разыскали дом коменданта крепости, позвонили. Их впустила молоденькая чопорная горничная и, против ожидания, не стала расспрашивать, откуда и зачем, помогла снять мешки и провела в гостиную. Видимо, здесь принимали людей без всякого разбора. В гостиной на стене висел портрет Иоанна Кронштадтского. Перед ним теплилась лампада и потрескивали три зажженные восковые свечи.

— Ну, Иоанн вроде как бы святой, — сказал отец Пафнутий, оглядывая портрет, — а вот мещанку Порфирию Ивановну Киселеву сектанты почитают пресвятой богородицей…

— А я среди сектантов никого не встречал, окромя шалопутов, — признался Федорец.

— Да что ты, Назар Гаврилович, неужто не встречал? А есть прямо-таки мятежные сектанты. Ну, к примеру, хотя бы еноховцы. Помнишь, в Библии сказано: «И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха».

Они сидели перед портретом Иоанна Кронштадтского, время тянулось, ее сиятельство госпожа Вирен все не появлялась. Отец Пафнутий стал рассказывать о секте еноховцев, и рассказывал обстоятельно, со вкусом. Федорец слушал сначала вполуха, а потом внимательно. Уж очень было занятно. Основал эту секту мужичок села Верхне-Ахтубинского Андрей Черкасов, в ближайших деревнях проповедовал, что настали последние годы существования мира, скоро явится на землю Христос и самолично разберется в грехах каждого. Предвестники пришествия Христова, Илия и Енох, уже явились в мир и призывают к покаянию. Илия — это Иоанн Кронштадтский, а Енох — не кто иной, как священник села Дубровки отец Николай Благовещенский. На всех ярмарках и базарах трубил Черкасов, что антихрист уже воцарился в образе Николая II. Он, этот антихрист, уничтожил трех царей: взорвал миной Александра II, ядом отравил Александра III и сместил с престола настоящего Николая II, а сам принял его образ. При коронации антихрист задавил на Ходынском поле тридцать тысяч христиан, как о том предсказано в апокалипсисе. Гнусности свои антихрист расточал уже давно, но прежде он скрывался под чужим именем, заседал в сенате и издавал указы об убое скота во время чумы и людей во время холеры 1892 года. Все добрые и полезные законы царя-антихриста не что иное, как лесть и обман, дабы расположить к себе неопытных в вере. Русское государство по царящему в нем беззаконию и неверию уподобилось иудейскому царству, существовавшему до пришествия Христа, а Петроград и Москва превратились в Содом и Гоморру. Поэтому царь-антихрист и утвердил в России свой престол. Антихрист всецело подчинил себе православную церковь, прельстив ее митрополитов, архиереев и священников богатыми милостями, крестами, орденами и ризами, осыпанными драгоценными каменьями. Поэтому раздобревшее, заласканное духовенство ведет народ к явной погибели. Чтобы избежать геенны огненной, надо, говорил Черкасов, во всем положиться на Иоанна Кронштадтского, на священника Николая Благовещенского и на него самого, Андрея Черкасова, который есть не кто иной, как Иоанн Богослов.

— И что же сталось с этим Черкасовым? — спросил распаленный рассказом Назар Гаврилович.

— Черкасова и троих его ближайших последователей заключили в Суздальскую монастырскую крепость. Они не перенесли тяжелых испытаний и скончались в заключении.

На этом рассказ был прерван. Шумя шелком платья, вошла хозяйка; бескровное лицо ее было такое же строгое, как в соборе.

Протягивая руку, она громко спросила:

— Чем могу служить, господа?

— Наше желание — найти в Кронштадте духовного пастыря иоаннитов, — раболепно склонив лохматую голову, проговорил отец Пафнутий.

Хозяйка острым взглядом заглянула ему в глаза. Помолчав, спросила:

— Вы из Малороссии?

— Истинно так.

— Ступайте в Дом трудолюбия. Он основан отцом Иоанном, и там вы найдете всех, кто вам нужен… Ступайте, ступайте, надо спешить. Настал последний час существования мира. Не сегодня-завтра прии́дет Христос и будет судить живых и мертвых. — Адмиральша торопливо перекрестила пришельцев, позвала горничную, приказала проводить гостей.

Они вышли на улицу и побрели. У ярко освещенного дома остановились. Вывеска над дверью висела косо. В свете луны Федорец прочитал:

— Трактир «Волна».

Они с утра ничего не ели и сразу почувствовали сосущий голод.

— Зайдем, заморим червячка, — предложил отец Пафнутий.

Приятели открыли скрипучую дверь, в нос ударил запах перца, поджаренного лука, кислого пива. Висел густой табачный дым. Все столики были заняты. Резкие звуки кафешантанной музыки оглушили их. Оглядевшись, они увидели на эстраде горбатого, будто переломленного пополам, скрипача и высокую тощую пианистку.

За столами шумели какие-то выцветшие типы, одетые в расшитые косоворотки и штатские пиджаки. Штатская одежда не скрывала их военной выправки.

Огромный желтолицый детина поднялся за ближайшим столом и, размахивая пивной кружкой, как зажженным фонарем, заглушая робкие звуки скрипки, закричал:

— Мы, свободные титаны, сбросившие с трона Николая-кровавого, требуем освободить из подвалов Чека всех арестованных, требуем упразднить политотделы в армии и на флоте, требуем снять на станциях заградотряды!.. — Все повышая голос, он трижды нажал на слово «требуем».

— И, самое главное, ликвидировать Советы! — в тон ему завопил лохматый, как пудель, мужчина с противоположного, темного конца зала.

Отец Пафнутий, ошеломленный выходкой неизвестных людей, испуганно зашептал:

— Сейчас его арестуют, выведут на улицу, прислонят к стенке и шлепнут…