Мысль о самоубийстве не раз приходила ему в голову. Да и есть ли на свете такой человек, который хоть раз в жизни не думал об этом?

Кадигроб вновь перечитал бесстрастные слова заметки. Коробкин не заслужил некролога, а сам, наверное, одержимый зудом карьеризма, с удовольствием читал некрологи, печатавшиеся в газетах, эти своеобразные путеводители продвижения в жизни.

Взволнованный Кадигроб поднялся со скамьи, пошел по пустынной аллее, нервно обламывая душистые ветви.

Светило солнце. Наступила пора, когда зацветают липы и к ним прилетают первые пчелы. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь плотную листву, набрасывали на землю световую сетку, похожую на пятнистую шкуру леопарда, и человек шел по этой красивой земле, как по ковру. Неожиданно, словно вспышка молнии, его осенила мысль: не написать ли роман о сломанной жизни этого непокорного мальчишки?

Кадигроб тайно поедет в Чарусу, соберет сведения о жизни и смерти Николая и напишет о нем взволнованную и правдивую книгу. Он даст этому произведению краткое, броское и притягательное название: «Самоубийца».

Насилие человека над собой всегда связано с тайной, а люди любопытны, и каждому захочется приоткрыть покров чужой тайны. Книга о самоубийце будет иметь успех.

Он передаст в этом творении все, что передумал о жизни и смерти человека, что волновало его в пулеметной атаке, когда он, задыхаясь от едкого конского пота, слившись с «максимом», вылетал на тачанке навстречу красным; и то, что заставило его выжить, в последнюю минуту обмануть смерть и затем долгие годы маскироваться, прятаться от зорких людских глаз. Он напишет реквием Коробкину, но это будет его собственная исповедь, ибо писатель всегда пишет лишь о себе, наделяя собственными мыслями и переживаниями своих героев. Князь Андрей, и Левин, и Вронский, и Позднышев — это все один и тот же человек — Лев Толстой!

Кадигроб был убежден в этом. Он полной грудью вдохнул воздух, наполненный запахом липового цветенья.

Навстречу шла молодая пара, видимая издалека. Высокий юноша, охватив стан золотоволосой, голубоглазой девушки, очень похожей на Алю Томенко, весело смеялся, показывая крепкие зубы.

Молодые люди торопливо прошли мимо, не обратив никакого внимания на Кадигроба, словно его и не было на их пути, а пройдя мимо, замедлили шаги и звучно поцеловались за его спиной.

И Кадигроб подумал: может быть, не стоит тратить время на роман «Самоубийца», а лучше написать книгу лирических стихов и назвать ее «Ветер и поцелуи». Но тут же эта мысль увяла. Для такой книги у него не хватит ни свежести чувств, ни таланта, ни желания.

Мысль о стихах пришла из другого, далекого и чужого для него мира. Такие мысли порой тревожили его воображение, но он всегда бестрепетно отбрасывал их прочь. Нет, он напишет роман, который давно уже задумал, и вложит в него весь яд, накопившийся в душе за долгие годы притворства, двуличия и страха разоблачения. Он чувствовал себя разбитым, на душе было скверно. Позади — долгая и безуспешная борьба, и он не видел ей конца, этой борьбе, истощившей его сердце и разум.

«Я, как пчела, ужалю и умру!» — подумал Кадигроб. И чтобы не забыть понравившуюся фразу, записал ее в блокнот, с которым никогда не расставался.