Пошли все вместе. Галька держалась позади, играя с Гектором.

— Как живешь теперь? — спросил Лука приятеля.

— Плохо. Служу приказчиком в отцовской лавке. Помнишь Обмылка? Так он объявился моим папашкой. Да ты, наверное, уже знаешь, слыхал.

— Ну, работа приказчика не по тебе. Ты птица вольного полета, я тебя знаю.

— Совершенно верно. Я вот у брата Шурки книгу купил про одного француза, Талейраном зовется. Прочитал с превеликим удовольствием, и захотелось мне самому сделаться советским дипломатом.

— Для этого надо много учиться, Кузинча.

— Я и учусь. Каждый вечер занимаюсь с Обмылком, а он человек разумный, хоть и лавочник.

Кузинча с Галькой проводили Луку и Шурочку до ворот Городского двора. Несколько минут постояли на улице, не решаясь расстаться. Наконец Кузинча, не выпуская Лукашкиной руки, решительно заявил:

— Спать ко мне!

Лука подумал, что ему неудобно будет ночевать у Аксеновых, и согласился. Ему вдруг захотелось повидать Обмылка, Ванду, Шульгу, пошататься завтра по двору собачьего завода — вспомнить свое детство и людей, окружавших его тогда.

Шурочка не стала его удерживать. Лука, пообещав прийти завтра, отправился с Кузинчой и его подругой вверх по Золотому шляху, по которому ему так часто приходилось ходить в детстве.

Промучившись несколько вечеров над грифельной доской, Ваня в конце концов сочинил очерк о катакомбах. Он переписал его начисто на бумагу.

Утром Ваня передал исписанные листки машинистке ветеринарного отдела губмилиции, а после работы отнес свое творение в редакцию газеты «Чарусский пролетарий».

Он смело зашел в кабинет редактора и положил на его стол труд нескольких бессонных ночей.

На стене, под портретом Ленина, висел плакат, на котором было написано:

Редактор, совсем еще молодой человек, с каким-то наслаждением прочел заголовок: «Катакомбы следует уничтожить».

— Хорошее название, — сказал он и, запустив пальцы в длинные волосы, погрузился в чтение. Пробежав несколько страниц, спросил:

— Вы все это видели своими глазами?

— Конечно.

— Вы работаете в уголовном розыске?

— Нет, что вы. В трамвайных мастерских, учеником слесаря.

— Так, так… Значит, рабкор. — Редактор продолжал читать, что-то черкал на полях, что-то дописывал. Закончив чтение, он постучал пальцами по столу, сказал: — Хорошо, очень хорошо. Никак не ожидал от вас такой прыти. И заголовок наш, пролетарский. Какой-нибудь бульварный щелкопер обязательно написал бы: «Тайна катакомб» — или еще что-нибудь в таком же загадочном роде. А вы сразу берете быка за рога и в заголовке подсказываете, что надо дело делать — уничтожить катакомбы, и никаких гвоздей! Сегодня я покажу ваш очерк в губкоме партии, и мы наверняка его тиснем.

Ваня вернулся домой в каком-то полупьяном состоянии, но никому не сказал, что отнес очерк в газету и что редактор его обнадежил. Все-таки у него не было уверенности, что очерк напечатают.

На другой день Ваня стоял у тисков, обрабатывая поковку французского ключа. К нему подошел директор Гасинский, дружески хлопнул по плечу, промолвил:

— Молодец, Иван!

Думая, что похвала относится к его работе, Ваня вынул из тисков блестящую, ободранную драчовым напильником поковку, подал ее директору.

— Здорово ты этого Полундру разделал, дал ему и в хвост и в гриву!

Ваня догадался: очерк напечатали! У него перехватило дух. А директор продолжал:

— Трамвайщики прочитали твою статью. Слесаря приходили в завком, требуют: закрыть катакомбы, а Полундру — под суд. Я слышал, будто с текстильной фабрики бабы отправились к секретарю губкома с просьбой, чтобы им разрешили забрать на воспитание Лизку Принцессу.

— Покажите газету, — волнуясь, попросил Ваня.

— Она у меня в кабинете.

Дверь распахнулась. На пороге цеха возник Санька Дедушкин, уже пятый день находившийся на бюллетене, заорал:

— Ребята, почитайте, чего сочинил наш писатель: «Катакомбы следует уничтожить!» Я как прочел, так сразу и побежал в фабзавуч.

Ваня бросился к Дедушкину, вырвал из его рук газету. Очерк был напечатан на третьей странице. Все там было: и заголовок, и фамилия. Голова Вани кружилась.

— Читай, читай вслух! — теребил его Дедушкин. Он искренне был восхищен товарищем.

Фабзавучники бросили работу, столпились вокруг Вани, в один голос потребовали:

— Читай!

— Тут чтения на сорок минут, а работать кто будет?

— Читай, — разрешил Гасинский.

Ваня взобрался на табурет и вслух прочитал свое сочинение от начала до конца. Чтение заняло четверть часа: очерк в редакции сократили больше чем наполовину, выбросили все рассуждения, некоторые фразы поправили, некоторые приписали. И все-таки это было то, что писал он, волнуясь, сомневаясь и радуясь.

Ребята слушали молча, и мрачные картины катакомб возникали перед их глазами.

Когда он кончил, Юрка Андреев бросился к нему, сказал, пожимая руку:

— Правильно сделал, что заклеймил эту банду! Теперь милиция уже не станет медлить, возьмется за этих подонков, доконает Полундру.

— Что ж ты мне не сказал, что лазил в катакомбы? Я бы тоже пошел с тобой, — упрекнул товарища Альтман.

— Еще не поздно. Может, сходишь? — съязвила Валя Овчинникова.

— Послушали — и хватит. По местам, ребята! — скомандовал Рожков, и в зеленоватых глазах его впервые проскользнуло уважение к Ване. И Ваня подумал: «Рожков неплохой парень, и уж, конечно, не такой, каким показался вначале».

Ваня подошел к тискам, но интерес к работе пропал. Мысли его блуждали далеко, он думал: видели ли газету Чернавка, Герцог, Полундра?

Конечно, бандиты постараются отомстить ему за разоблачение. Надо вести себя осторожно: не шляться по улицам в одиночку, не выходить из дому ночами. Хорошо бы достать револьвер. Но револьвера ему не дадут…

Дома он застал разрумянившуюся сестру и Луку Иванова, который помогал ей стряпать обед. На кухонном столе лежала газета, видимо читанная и перечитанная: вся она была исчеркана синим карандашом.

— Здорово ты разделался с этой камарильей, — сразу заявил Лука. — То, что мне особенно понравилось я очерке, я отметил знаками плюс, а там, где места сомнительные, неясные — поставил вопросительные знаки. Шурочка во всем согласна со мной.

Пришел отец из института, торжественно пожал сыну руку. Весь обед проговорили об очерке, о катакомбах. После обеда мальчишки позвали Ваню играть в футбол. Играли на широкой зеленой поляне, за каменной оградой Городского двора. Границы ворот отмечали стопками книг, и душ двадцать ребят босиком до упаду гоняли тяжелый кожаный мяч, в котором резиновую камеру заменял бычий пузырь. В футбол в Чарусе начали играть в этом году: до войны на паровозном заводе играли только англичане.

Домой Ваня вернулся затемно. Лука с Иваном Даниловичем играли в шахматы, Шурочка сидела за столом у зажженной лампы и штопала белье. И в это время во дворе загремела линейка. В квартиру вломился заведующий горкоммунхозом Григорий Николаевич Марьяжный. Закричал с порога:

— Ну, писатель, поздравляю! Я только что из губкома. Читали там твою статью. Ведь вот как получается: все знали, что в катакомбах — гнойник, а сразу до всего не доходили руки. Твоя статья подстегнула, дала толчок. И в этом — великое значение нашей печати. Молодец ты! Решено — катакомбы уничтожить. Если не боишься, завтра мы туда спустимся.

— А чего мне бояться, я там уже бывал. Только не смогу я завтра, мне с утра на работу.

Забарабанили в дверные филенки. Лука открыл дверь. На пороге стояла растрепанная Чернавка:

— Беда! В катакомбах бунт. Против Полундры и его шайки. Там страшное дело делается! Если милиция не вмешается, побьют уйму людей.