Микола засмеялся, но смех ничем не напоминал его прежнего, хорошо знакомого отцу, задорного и веселого. Этот смех был тусклый, вымученный, и смеялся Микола вполголоса, будто боялся, что его услышат.

— Ненадежных компаньонов называешь ты, батько. Все эти Каины и Семипуды — мелочь, дребедень в сравнении с такими тузами, как Колчак, Деникин, Махно. А ведь все эти козыри давным-давно биты советской властью.

— Оно-то верно, сынок, — согласился Назар Гаврилович, отламывая пальцами кусок хлеба. — Ты тут поближе стоишь к властям. Расскажи, что сейчас нового в политике, посоветуй мне, старому дураку, как действовать, к какому плетню прислониться?

— Смычка между городом и селом через торговлю — вот что сейчас самое главное в политике, — насмешливо объявил Микола. — Ну, ты, батько, конечно, знаешь: «рабочая оппозиция» не подчинилась решениям X съезда партии, не распустила фракционный центр, не отказалась от пропаганды своих взглядов, проводила подпольные собрания, делала все на руку таким, как ты.

— Накануне XI съезда двадцать два члена «рабочей оппозиции» накропали в Исполком Коминтерна кляузную бумагу, этим ты меня хочешь удивить? Да? — Старик расчесал пальцами бороду. — Ну, конечно, учредили комиссию. По докладу той комиссии пленум Коминтерна осудил бунтовщиков. Это давно даже в Куприеве известно, этим ты нас, парубок, не удивишь.

— Вот видишь, батько, все знаешь не хуже меня, а спрашиваешь. Так что можешь списать и этого своего союзника со счета, — Микола сделал резкий жест рукой. — Долой! Ну, что еще нового? После съезда партии на пленуме нового Центрального Комитета Генеральным секретарем ЦК партии избран Сталин.

Старый Федорец насторожился, спросил:

— Сталин? А это что — лучше или хуже для нас?

— Полагаю, что хуже. Ленин-то ведь тяжело болен, сказался выстрел Фанни Каплан. На пленуме Моссовета Ленин выразил уверенность, что, несмотря на огромные трудности, Россия нэповская станет Россией социалистической! В основании ленинского плана заложена идея социалистической индустриализации. Понимаешь, батько, — крупная индустрия, передовая техника, электрификация всей страны. В этом году крестьяне увеличили посевную площадь до семидесяти семи миллионов десятин и уже выполнили план продналога. Голод ликвидирован. Смутное время кончилось. Вот какие новости у нас с тобой, батько.

Назар Гаврилович слушал и никак не мог понять: одобряет сын или осуждает то, о чем говорит. Микола ничего не сказал нового, чего бы не знал старик. Но услышать эти вести еще раз из уст любимого сына, который как бы воскрес из мертвых, это было уж слишком! Хотелось крикнуть ему: замолчи! Обеими руками заткнуть уши, чтобы не слышать эти речи, похожие на приговор всем его надеждам. А сын, играя ножом, то сгибая его, то распрямляя, скучно цедил слова:

— Строительство новых заводов потребует солидных средств, а кредит ни одна держава советской власти не даст. Деньги будут искать внутри страны, у народа. Так что придется тебе, отец, раскошелиться, у тебя ведь деньга на деньгу набегает.

— Держи карман шире! Думаешь, если мужик богатый, так гребет деньги лопатой?

— Перестань баловаться, сломаешь, — прикрикнула Меланка и отобрала у мужа нож. — Ей-право, он у меня как маленький.

— Ленин требует создания коллективных хозяйств на селе. Так что ты учти это. По Ленину — коллективное хозяйство экономически выгоднее, рациональнее. При условии полного кооперирования, пишет Ленин, мы бы уже стояли обеими ногами на социалистической почве, — на память процитировал Микола. — Как ни крути, а придется тебе отдать незаможникам землю, инвентарь, коней.

— Ты хоть и сочиняешь книжки, Микола, но пророк с тебя никудышный. Не верю я в твои пророчества. У меня окромя Семипуда и Каина есть еще такие союзники, как Ллойд Джордж да Бриан. — Старик налил рюмку водки и с веселым озорством, запрокинув голову, плеснул ее в рот.

В соседней комнате часы мягко пробили три раза.

— Вам, батько, ночевать у меня нельзя. Кто знает, может, квартира моя под наблюдением. — Микола встал, показывая, что отцу пора уходить.

Старик выпил еще одну чарку водки и нехотя поднялся из-за стола.

Перед уходом он заглянул в детскую. Через приоткрытую дверь на кроватку косо падал свет. Люба блаженно спала, обняв плюшевого медвежонка.

— Пора, пора, отец, — торопил Микола.

— Вот до чего дожили, в своей хате не хозяева, — сказала Меланка, зевнула и перекрестила рот.

— Думал, порадуешь меня, Микола, а ты только расстроил, душу мне разбередил… Ну, прощевайте, дети мои, завтра вернусь на хутор и никому не скажу ни слова. Слава господу богу, что он сберег тебя здравым, Микола. — Старик поцеловал сына в лоб, обнял невестку. Как пророк, поднял руку, напомнил: — У тебя нет иного пути, как бороться до конца. Понимаешь? До конца, до победы или смерти.

Микола открыл двери, выпуская отца на площадку, слабо освещенную электрической лампочкой. У двери стоял дворник, держа в руках метлу, узнал Назара Гавриловича, почтительно поклонился ему. Федорцу показалось, что у дворника офицерская выправка, а днем он этого не заметил.

— Что вы здесь делаете, Петимка, в такой неурочный час? — не скрывая раздражения, спросил Микола.

— Вас охраняю! — ответил дворник, улыбаясь серыми наглыми глазами.

В обеденный перерыв Ваня Аксенов забежал в крохотный кабинетик Гасинского. Как всегда, окно было распахнуто настежь, и свежий ветер переворачивал листки настольного календаря.

Ваня улыбнулся. И для него время теперь летело стремительно, дни мелькали с такой же быстротой, как эти листки календаря.

— Ты что улыбаешься? — спросил Юрий Александрович Гасинский, отрываясь от бумаг.

— Смотрю, как время летит.

— Да, подумать только: давно ли вы пришли желторотыми юнцами в фабзавуч, а вот уже пора выпускать вас в люди. Тысяча девятьсот двадцать третий год! Ты что думаешь взять на пробу, Иван?

Согласно производственной программе, утвержденной Центральным комитетом профсоюза работников коммунального хозяйства, выпускники фабзавуча должны были выходить на производство, имея четвертый разряд. Пробы тоже давались на четвертый разряд, но можно было держать и на пятый, если взяться сделать клупп с тремя парами плашек к нему.

Гасинскому очень хотелось, чтобы хоть несколько учеников выдержали на пятый разряд. Это бы подняло авторитет фабзавуча в глазах начальства. Он выжидающе посмотрел на Ваню. Взгляды их встретились, и Аксенов понял, чего от него хочет решительный директор.

— Хорошо, Юрий Александрович, я возьмусь сделать клупп и думаю, что и Серега Харченко, и Дедушкин, и Зинка Суплин тоже отважатся на пятый разряд. Все-таки Рожков, хоть мы и обижались на него первое время, многому нас научил.

Ваня присел к столу и написал заявление с просьбой разрешить ему держать пробу на пятый разряд. Гасинский тут же на заявлении сбоку в углу начертал: «Разрешаю».

Ваня не удержался, похвастал перед товарищами резолюцией, и все выпускники в тот же день подали заявления на пятый разряд.

Мастер Рожков от радости ходил сам не свой. Он съездил на Петинку, в главные трамвайные мастерские, и заказал там сорок поковок клуппов. Он даже угостил кузнецов пивом, заручившись обещанием, что поковки будут с минимальным припуском.

Три дня сряду Рожков объяснял своим ученикам, как изготовлять клуппы, этот довольно-таки сложный слесарный инструмент для нарезки винтов.

Он выписал на складе новые напильники, сам наточил зубила и сверла. В своих учениках мастер был уверен и не сомневался в их успехе.

Наконец долгожданный день экзамена наступил. В фабзавуч приехала комиссия, все знакомые Аксенову люди: представитель партийного комитета трамвайщиков вагоновожатый Савостин, секретарь комсомольской ячейки Маштаков. Возглавлял комиссию председатель завкома, слесарь Никитченко, известный в городе старый большевик, худой, высокий, с острой бородкой и желтым удлиненным лицом, удивительно похожий на Дзержинского.