— Как ты? — Кислый даже растерялся. Ему хотелось продолжить общение.

— Как подгоревшая картошка на сковородке — скоро превращусь в пепел.

— Все там будем. А ты… — Кислый неловко прокашлялся. — Замужем?

Любовь Михална наконец одарила его взглядом, но ничего хорошего это не предвещало: взгляд был острым, как нож.

— Может, и замужем, — строго сказала женщина и продолжала внимательно смотреть на Кислого.

Его совсем уж бросило в жар. Потерял хватку за годы: так привык к подобострастному общению. Он же был настоящей легендой искусства. Великий Кислый. Да он ворота делал Храму Христа Спасителя! А тут на него смотрят так, словно он сдающий экзамены первокурсник. Да и говорила Любовь Михална лениво, как общаются с надоевшими ухажёрами. Любочка всегда была грубоватой. Но сейчас стала ещё и самоуверенная. Какая разница, что думают о твоей личности люди, когда ты одной ногой в гробу. Старики больше думают о том, что скажу об их семье. Но семья, за которую Любови Михалне было стыдно, была далеко.

— А я уже подумал, что наша встреча — это судьба, — Кислый раскаянно улыбнулся, Любовь Михална тоскливо опустила глаза.

— Скорее уж шутка. Чья-то неуместная шутка.

Скульптор не стал больше надоедать Любови Михалне — откланялся. Женщине стало совсем уж грустно на сердце. Да ей хотелось поговорить. Нет, она вдова уже довольно давно. Но что там… помнишь, как молоды, как горячи и безрассудны мы были? Любовь Михална ничего не сказала. И никто не узнал про это встречу. Мы вернулись за столик, когда Кислого уже и след простыл.

Толик подошёл к Любови Михалне, как будто что-то почувствовал, а может был просто благодарен за неожиданно организованный концерт. Парень наклонился к женщине и обнял. Витася поступил так же. Можно было подумать, что они втроем близкие родственники.

Ребята подбросили меня до дома. У отца была дача по соседству, на которой, впрочем, он не был со дня моего совершеннолетия, чаще оставаясь с Лёлей, чем со мной. Мы расцеловались с Любовью Михалной на прощание. Она сказала, что мечтала бы о такой прекрасной невестке. А я подумала, что мечтала бы о такой маме. Но говорить вслух об этом не стала.

Нинка строчила на швейной машинке, как сумасшедшая белка, пока Люба аккуратно пришивала цветные бретельки к платью. Работа требовала особенной внимательности, потому что наряд, который Люба получила в наследство то ли от бабушки, то ли от прабабушки, казался опасно ветхим. Впрочем, ерунда. Платье было, что надо! Жаль, Люба этого не понимала.

— Если оно развалится прямо на мне? Или Скульптор вообще засмеёт меня?

— Да чего за ерунду ты придумала?! — вскипела Нина. — С чего оно должно развалиться? Ты видела, какая ткань хорошая? Такая должна ещё сто лет прослужить. Да и красиво же, ну. Кра-си-во.

Подруга говорила искренне — Люба это понимала, но внутренняя тревога не отпускала. Плохие мысли сами лезли в голову, потому что сегодня она увидится со Скульптором… И это свидание. Настоящее такое, как бывает у взрослых. Тьфу ты. Она же сама взрослая. Люба никак не могла к этому привыкнуть.

Так вот свидание — это вам не товарищеские прогулки по парку. Это ведь признание, что девушка нравится молодому человеку. А Любе… Любе так он нравился. Она не могла насытиться общением с Пашкой. Она бежала в Академию чуть только первый солнечный лучик касался ночного неба. В самом же Репина девушка жадно искала глазами Пашку, цеплялась за большие спины и впивалась взглядом. Ей хотелось говорить-говорить-говорить. Смеяться-смеяться-смеяться. Улыбаться… Один раз только потому что Пашка улыбался в ответ, а там уже всё — потеряли девку.

Но сильные чувства сопровождались резким падением самооценки. Никогда раньше Люба не ощущала такую неуверенность в себе. Ей всё казалось не так: маленькие глаза, непослушные волосы, высокий рост и эти ляжки… Будь прокляты эти взбитые ляжки! Нинка сочувственно качала головой. Уж она-то знала, что такое комплексы, потому что каждый месяц влюблялась в нового парня. И эта влюбчивость не давала Нинке передышки от раздувания в голове собственных недостатков.

Сейчас подруги перешивали платье, которое мама отдала Любочке перед отъездом. Это была единственная нарядная вещь в гардеробе начинающей художницы. Обычно она носила самые простые платья, рубашки, брюки, предпочитая комфорт и натуральные ткани. Но не пойдёшь же на танцы в уродливой хлопковой юбке, когда ты и сама уродина (как считает любая юная и влюблённая барышня). В общем, перешивали бабкино платье на современный лад. Должно было выйти красиво и самобытно. Нина предлагала свои наряды, но Люба посчитала неправильным таскать вещи подруги. Словно если Пашке понравится наряд, то ему понравится Нина, а не Люба. Страшно, ой, так страшно не понравиться Пашке.

***

Очень удобно дружить с талантливым художником, а если это ещё и скульптор, то приятнее вдвойне. Пашку приглашали на все самые интересные мероприятия. Обычно он отказывался, но сейчас… Эх, это всё Нина. Уболтала Пашку позвать Любу на танцы. Сказала, что он ей голову заморочил: то ли друзья они, то ли не друзья. А танцы — сами собой скажут о чувствах парня. Сам Пашка и не думал об этом. Он же знал, как внутри всё трепещет, когда думает о Любе. Она-то почему не знает? Неужели эта толкучка и дрыганье филейными частями под «брыньк-брыньк» скажет что-то больше, чем глаза, наполненные восхищением?

Парень осмотрел помещение. Нет, ему, конечно, не место среди всех этих чрезмерно весёлых людей. Пашка толпу не любил. Да и Любочка вряд ли обрадуется. Она ведь такая же нелюдимая. Всё-таки зря Нина взбаламутила. Эти ваши танцы — ерунда. Пока не поздно надо развернуться, поймать Любу по пути к её дому и сказать, что всё отменили. Пойдём в парк погуляем, найдём тихое место, побеседуем… Здесь ребята будут чувствовать себя глупо. Художники привыкли к запаху пыли и красок, привыкли к тишине и одиночеству. От гула только голова разболится.

Пашка уже было направился к выходу, но Люба оказалась даже больше, чем пунктуальна.

— Привет, — девушка подошла к парню. — Прости, я что-то рано. Просто… не знаю… — она отряхнула платье. — Мне кажется, я так странно выгляжу.

Люба не была похожа на ту Любу, которую Пашка знал. Его Люба ходила в простых вещах спокойных цветов. А тут… Пёстрое платье, где собрали все известные человечеству цветы, выглядело бы неуместно в любом другом месте. Но среди кружащихся девушек и парней в смешных рубашках эта лёгкая юбка, брызгающая яркими лепестками, казалась такой красивой, что и помереть прямо сейчас не жалко. Люба распустила свои шикарные длинные волосы — они вились сами по себе и не нужны никакие средства. Лёгкими волнами локоны падали на голые плечи Любочки.

— Ты… — Пашка не мог подобрать слов.

— Выгляжу глупо, — вздохнула Люба. — У меня не было ничего подходящего. У меня не было ничего подходящего. Только это бабушкино платье… Я попыталась перешить его, но… В общем… Ну, его… — девушка развернулась, чтобы выйти из зала. Ей хотелось разревется от ощущения никчёмности, но гордость не позволяла. Добежит до дома — там и даст волю чувствам. Она уже сделала первый шаг, но Пашка схватил Любу за руку и притянул к себе.

— Ты самая красивая девушка на всём свете, — он прошептал ей это на ухо, и они закружили в танце таинственно и нежно. Парень сам себе удивился. Неужели это действительно он двигается так грациозно и ловко?

Влюблённых всегда видно в танце — они забывают о других и несутся, рассекая волны музыки. Вроде песня весёлая, не медляк, и молодая парочка друг друга почти не касалась. Но лукавая улыбка, кокетство в движениях и желание в глазах выдавали всю правду. Люба чувствовала, что утонула в вечере. Её даже немного потряхивало. Она не могла остановиться: ноги несли её и несли, заставляя кружиться. Комната уже переворачивалась перед глазами, но она всё равно танцевала. Может, если сейчас она закружится до обморока, то время начнёт идти по-другому: в пользу Любы. Она боялась будущего, потому что настоящее было так прекрасно.