И тогда, смотря на фотографию счастливого отца, я понимала, что совершенно ничего о нем не знаю. Это был грустный и одинокий человек, которого никто никогда не понимал. Он любил меня, любил и мою маму когда-то, но никто из нас так и не смог погрузиться в его непонятный мир.

Любовь Михална выглянула из-за угла. Толик аж подпрыгнул, потому что уже забыл о ее переменах во внешнем виде.

— Оль, а есть у тебя клячка и мастихин поменьше?

Ребята озадаченно переглянулись.

— Конечно, я сейчас принесу. Как дела с картиной?

Любовь Михална рассмеялась.

— Полное говно!

Она выглядела очень счастливой. А кофе уже давно разливался прямо на плиту, но никто этого не замечал.

На следующий день Любовь Михална снарядилась в поход. Она намеревалась провести в лесу целую ночь. Толик схватился за голову и принялся кукарекать вокруг женщины. Его крайне беспокоила беспечность Любови Михалны. Он пытался объяснить, что годы берут своё: старое тело требует комфорта. Но такие заявления лишь сильнее раззадоривали путешественницу. «Зато душа крылатая, и ум острее ножа», — говорила она и показывала язык. Ребята решили, что им ничего не остается, кроме как сопроводить бабусю в новое приключение. А я просто прибилась ради смеху. Ненавижу насекомых, но очень люблю наблюдать за авантюрами — «пирушка» намечалась ого-го-го!

На Витасю был возложен мольберт и палатка: Толик же схватил рюкзак с провизией. Он посчитал, что еду легче нести…и приятнее. А нам с Любовью Михалной вручили гитары.

— Вам обязательно две тащить? — спросила я.

— Мы всегда играем вместе, — Толик только пожал плечами.

Проблемы начались уже при подходе к лесу. Мы шли всего пятнадцать минут, но с солиста сошло семь потов. В его хитроумный план не входило то, что Лёля решит снарядить нас тонной еды. Добродушная Лёля наложила столько, словно мы собирались прямиком на Северный полюс: картошечка, помидорчики, огурчики, лучок, морковка, ореховая настоечка, медовая настоечка, вишнёвая настоечка, соль, тушёночка (семь банок). Это нам ещё повезло, что Любовь Михална наотрез отказалась от готовой еды. Очень уж ей хотелось сварить суп на костре. Вообще женщина выглядела не просто как турист, а как супертурист. Где-то Любовь Михална откопала внушительную карту на старой бумаге. Взяла себе увеличительное стекло на верёвочке, штаны с миллионом карманов и шляпу с сеткой от мошек. Индиана Джонс — не меньше.

Витасе всё нравилось, он был очень воодушевлён, несмотря на то, что тащил на себе кучу тяжёлого барахла. Лицо покраснело от напряжения и удовольствия. Он напевал под нос мелодию, чего никогда прежде с ним не случалось. Мотивчик подхватил Толик, но в этом не было бодрости здоровяка. Мне кажется, Толик всё превращал в светлую грусть.

— Ветер…ветер… гонит стаи листьев…листьев… по небу… — музыкант запнулся, ему не понравилось звучание. — Ты можешь ещё раз, Виталик?

Здоровяк снова намычал мелодию, но уже постарался сделать это менее бодро, уловив настроение друга.

— Ве-е-е-те-е-ер. Гонит стаи… ли-стьев… по не-бу-у-у, — дальше ребята продолжали в унисон, поймав какую-то свою неведомую волну, — нагие ве-тви подняты, как руки у…те…бя.

— Красиво, — коротко отметила Любовь Михална.

Я с ней согласилась, в мелодии ощущалась ностальгия. Хотя я вообще такой себе слушатель: не разбираюсь в музыке совсем. Помню, как Толик однажды включил мне песню и на середине просто взорвался со словами: «Ты слышала! Нет, ты это слышала! Как ушёл!» А я ничего не слышала. Но мне нравилось. Так и сейчас. Мне понравился мотив, но при всём желании не смогу объяснить почему.

Сверяясь с картой, неутомимая Любовь Михална вела нас к идеальному для лагеря месту. Ей всё было нипочём. Она прошла через крапиву, не дрогнув ни единой мышцей на лице. А ребята прыгали и кричали, даже Виталик. Только и слышно было разноголосое «ай» и «ой». Женщина не реагировала. Что мошкара, что два пацана — всё пустое в сравнении с её миссией найти место для лагеря.

И когда мы вышли на пустую и абсолютно очаровательную полянку, Любовь Михална плюхнулась на поваленное дерево. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула свежий хвойный воздух: «Лепота». Но ей всегда хватало минуты, чтобы насладиться моментом. В жизни Любови Михалны лености и праздности места не было. Нужно трудиться, тогда и отдых будет в сто крат приятнее. Женщина сделала порыв, чтобы подскочить на ноги, но конечности перестали её слушать, лицо исказила гримаса боли. Ещё бы. В последнее время она совсем перестала себя беречь, а болезнь тем временем пробиралась в тело, как въедливый вирус.

— Так, разбиваем лагерь здесь. Витася берёт котелок и бутылки, натаскает воды. Оля идет собирать хворост, Толик ставит палатку, а я руковожу операцией из головного центра.

— А почему это вы? — Толик поставил руки в боки.

— Потому что у меня у единственной тут есть голова и опыт. Разговорчики отставили и пошли, ходу-ходу! — Любовь Михална похлопала в ладоши, и мы разошлись. Толик всё ещё бурчал под нос. Очень уж его задевает то, что его считают за глупого.

В лесу было так тихо и спокойно, будто в берушах ходишь. Это чувство глухоты не покидало меня с тех пор, как я приехала в деревню. Но сейчас состояние усугубилось. Или наоборот улучшилось? В том смысле, что я настолько привыкла к шуму шоссе, что перестала воспринимать тихие звуки. Хочется зевнуть, чтобы разложило уши, но не зевается.

Мне нравилось собирать хворост: валяющиеся на земле палочки вырисовывали причудливые образы. Если бы я была писателем, то рассказала бы историю о травяных человечках. Эту историю я придумала в детстве. Я в неё верила. Даже не знаю, откуда такие мысли вообще родились. Для меня тогда казалось очевидным, что в траве живут маленькие люди, которые пасут всяких божьих коровок и навозных жуков. Муравьи у народа вместо лошадей, а палочки травяные человечки разбрасывают специально, потому что хотят привлечь наше внимание. Ведь мы для них Боги. «Конечно! Такие большие! Наверное, до неба могут дотянуться», — так думают крохи. Ошибаются, мы даже языком до носа еле дотягиваемся.

Но я не писатель, поэтому про травяных человечков почитаете у фантастов. Дарю сюжет. Бесплатно.

Я вернулась в лагерь с хворостом, и Толик тут же окликнул меня:

— Оля! Дай две палочки, — не дождавшись ответа, он вероломно украл часть хвороста.

— Эй!

— Вопрос жизни и голодного желудка.

Толик построил этакий мини-вигвам и принялся тереть два тонких прута друг о дружку: надеялся разжечь огонь. Он очень старался — вспотел. Ладони двигались быстро, как в мультиках, будто сейчас сами воспламенятся. Любовь Михална наблюдала за ним с поднятой бровью. Вообще у неё были спички, но если Толику так хочется…

Женщина начала всерьёз проникаться этими ребятами. Она смотрела на напряженного музыканта без злобы и издёвки, а с умилением. Ну, дурачок, что поделать! Ей вспомнился Иван. Наверное, она его очень обидела. Как тут не обидеться, когда родная мать вдруг берёт и уезжает, оставив вшивую записку. Любовь Михална старалась отбросить эти мысли. Она ещё точно не знала, где и как умрёт, надеялась, что путешествие подскажет ей правильные прощальные слова для сына.

Разжечь огонь удалось, когда Любови Михалне надоело наблюдать за потугами Толика, она чирканула головку о коробок и извлекла светоч человеческой мысли. Я прикрыла рот ладошкой и тихонько посмеивалась.

— Чисти свою картошку, а за другими не следи! Сама думаешь лучше?! — бросил Толик.

— Уж тебя-то получше.

— Как же, — надулся Толик.

— Хочешь устроить гонку по чистке картошки?

Вообще я бросила фразу смеху ради, но это вылилось в настоящее соревнование. Толик взял второй нож со словами: «Я вам сейчас всем покажу». Честно говоря, я не ожидала от себя такого тотального проигрыша. Ещё никогда меня так не втаптывали в грязь. Толик чистил картошку безупречно, чётко срезая лишь шкурку. Кисти и пальцы двигались ловко и умело, что я даже взглотнула. У очкарика оказывается есть свои потаенные стороны. Картофельный повелитель.