Понедельник был особенным днём для Любови Михалны: надо выбраться в поликлинику к врачу. Ноги в последнее время так ослабли, что иногда от боли в глазах появлялись яркие вспышки и исчезали только спустя полчаса. Эти блики по форме напоминали отпечатки пальцев на мутном окне, из-за чего очень хотелось взять тряпку и оттереть их от сетчатки. Но спасения не было — только время (или смерть). Первое стало течь очень медленно после пятидесяти, а старуха с косой всё в окошко заглядывала, но почему-то заходить не решалась. А Любовь Михална ждала свою подругу в чёрном плаще. Ей, честно говоря, невмоготу стало терпеть эту жизнь.

В поликлинику Любовь Михална собралась быстро. Как только она поднималась с постели, а это было не позже пяти утра, она мгновенно красилась и завязывала тёмные волосы в тугой пучок. Выглядела старуха после этой процессии, как среднестатистическая городская бабулька: тонкие брови, выходящая за контур губ помада и тяжеловесные темные глаза. К слову, её взгляд сам по себе — нелёгкий, и дело не в тенях на веках, а в природе эвенкийского разреза. Да-да, Любовь Михална, несмотря на славянское имя, была по внешности ближе к северным народам: эвенкам, эскимосам, якутам. Ей повезло, что мать была красавицей, иначе Любовь Михална выглядела бы гораздо безобразнее, чем сейчас. Ох уж эти северные женщины! По молодости удивительные красавицы за один год превращались в кругломордых старух. И это происходило уже к сорока годам.

От северных народов Любови Михалне передалась и тяга к этническим украшениям. Она любила узоры на одежде и сережки, вырезанные из кости. Но теперь ничего из этого не носила. Здесь, на материке (так она называла любую землю, где было теплее -40 градусов) надевать подобные вещи — просто моветон. Иногда старуха с тоской смотрела на янтарные бусы. О какие это бусы! В них нет ни одной части, которая походила бы на другую. И это буйство огненных камней не просто ослепляло, а поглощало тебя. Навсегда человек оставался в плену красоты. Любовь Михална надела синее платье с рюшами на рукавах и воротнике. Она старалась сделать так, чтобы бусы не попали в поле зрения, но старуха чувствовала их презрение. Рюши! Подумать только! Вместо пожара на шее выбрала РЮШИ! Скукотища.

Чтобы пройти от Дружбы до больницы, нужно было скосить через парк до главной городской улицы и там идти еще минут двадцать. Любовь Михална, представив свой маршрут, недовольно поморщилась. В её убогом городке нет симпатичных дорог и ухоженных садов. Вообще ничего. Но всё было лучше, чем жить на крайнем севере, которому она отдала большую часть своей жизни. Дикий холод, серые дома, никакой зелени, и преследовал запах тухлых яиц. Это нужно называть Родиной?

Любовь Михална ковыляла по избитой тропе и плевалась. Пейзаж открывался печальный. На ветках деревьев висели то пакеты с мусором, оставленные после шашлыков, то использованные презервативы, наверное, с той же шашлычной вечеринки. Приходилось аккуратно переступать через камни и шприцы: наркоманы любили отдыхать в этом полупарке-полулесу, как и воняющие алкаши, но это отдельный вид искусства. Дышать приходилось ртом.

Старухе почему-то вспомнился Сашка, умерший муж. Нет, он не был похож на представителей местной фауны. Просто всегда глупо шутил, когда видел подобные картины. Любовь Михална не могла вспомнить ни одной из этих шуток, но его выражение лица так и стояло перед глазами: эти раскрасневшиеся щеки и игривый прищур. Сердце сжалось. «А говорят, те, кто много смеётся, всех переживают. Брехня такая», — подумала она и вздохнула. Сашки не было уже десять лет, хотя сама Любовь Михална всё ещё жила так, словно он рядом, словно над ней кружила незримая тень. Тем временем лес наконец закончился.

Главная улица была полна бездельников. Школьники прогуливали уроки на лавочке напротив здания администрации. С друг другом они не разговаривали, а просто играли в телефон. «И в чём тогда смысл прогулов?» — удивилась старуха. Мимо неё прошел молодой человек: он слонялся от одной витрины к другой, но взгляд его не был особенно заинтересованным. Он показался Любови Михалне похожим на Раскольникова, и она затормозила. Но потом парень подошёл к какой-то обрюзгшей девушке и стал клевать с ней семки. Старуха раздражительно закатила глаза. Снова не тот. Неужели здесь нет ни одного человека глубже деревянной доски?

Один магазин сменялся другим. Они были натыканы так близко к друг другу, что от пёстрости вывесок мутило. Все скука. Одна скука. Ботинки, шляпы, платья. Любовь Михална шла медленно, пытаясь зацепиться глазом за какую-нибудь приятную деталь, но ничего не находила. Только мимо витрин с красками она пронеслась очень быстро. Сердце снова заныло, а нога пуще разболелась.

Сердце города — церковь. И уж храмы в России-матушке строить умели и умеют. Лишь бы не растеряли навык. Старуха никогда не была особенно верующей, но за святилищами, словно Бог присматривал. Похоже, что только церкви Бога и интересовали. Интересно, как бы выглядел человеческий мир, если бы Всемогущему было не так плевать на людей, как сейчас. Любовь Михална помотала головой. Ей очень не нравились такие мысли. Она терпеть не могла людей, которые клянут судьбу почём зря. Купола церкви разрезали небеса, а колонны, как крылья птицы, раскрывались, стремясь улететь ввысь. Вот на этом надо сосредоточиться, а не на обидах на Бога.

Вот и памятник Великой Отечественной войне. Совершенно уродская стела из материала, напоминающего пластик. Возможно, это он и был, но кто теперь узнает, ведь документы подделаны, а к самой стеле не подойти слишком близко. Она огорожена большим забором, на котором висят «таблички памяти». Любовь Михална сомневалась в их достоверности. Ведь там ничего не было ни об ее отце, ни о деде, будто их и вовсе не существовало. Хотя один был военным медиком, а другой — подростком-партизаном.

Городок Любови Михалны был среднестатистическим провинциальным городом. Ни больше, ни меньше. Ничего в нём не делалось. А если и делалось, то тяп-ляп, ведь никто всё равно не заметит. Сюда приезжали, в основном, жители деревень, где воспитанием населения не занимаются. Подумав об этом, Любовь Михална вздохнула. Раньше жить в деревне казалось чем-то роскошным. На её памяти все мало-мальски думающие люди обязательно переезжали в сёла. Сначала учились где-нибудь в Москве или Петербурге (но это если уж совсем одаренные), отрабатывали в провинциальных городах положенные десятки лет, а потом ехали куда-нибудь ближе к природе. Там деревья были выше, солнце ярче, люди добрее и дышалось так, словно и нет никаких болезней лёгких на свете.

Но вернёмся в реальность. А здесь Любовь Михалну ждала местная ЦРБ. В больнице, как всегда, народу тьма тьмущая, будто люди больше ничем и не занимаются — только болеют. Пришлось отстоять очередь на регистрации. И это были адские муки для старухи. Ноги скрутило, аж плакать хотелось, но на скамейку не сядешь, потому что потом в очередь не пустят. Загрызут, как собаки. Здесь же все старухи. И все старухи стоят. А она чем лучше? Драться за место в очереди не хотелось.

Администратор, грузная женщина с темно-фиолетовыми волосами и ужасной грязно-коралловой помадой даже не поднимала глаза на подходивших к ней пациентов, а только что-то записывала, записывала и еле слышно спрашивала: «Вам назначено?» Но, как и положено медработникам, женщина сидела в белом отглаженном костюме. И за это стоило ей отдать должное. Пока Любовь Михална думала о том, почему дама за стойкой так охотно каждый вечер гладит рабочий халат, но не может поискать себе нормальную помаду — очередь наконец дошла до нее.

— Как это доктор не принимает? Но я же записывалась заранее, — всплеснула руками Любовь Михална.

— Форс-мажорная ситуация. Доктор отменил все приемы на сегодня и завтра.

— А вы не могли мне, например, позвонить и сообщить об этом, чтобы я не пёрлась черти куда? Чтобы я не стояла в очереди?