Приехали на место, когда было уже совсем темно. Несколько километров навигатором была Любовь Михална, потому что «Яндекс. Карты» уверяли, что не существует деревни Петроса. Но старухе знать лучше.

Справедливости ради скажу, что это место сложно назвать деревней. В Петросе были заселены 10 домов, остальные пустовали и сгнили. Любовь Михална сначала ругалась на власть, что не следят за развитием сельской местности, но после двадцатого покосившегося и одичалого дома она замолчала, слышались только редки шмыги. Место почти как в фильмах ужасов. Если бы мимо проходил ведьмак, то вряд ли бы нос туда сунул. Зато небо звёздное. Небесные фонари светили так ярко, что и столбы освещения не понадобились.

Путешественники подъехали к большому синему дому. Из реденького забора выглянула совсем уж низкая бабушка в белом платочке. Такие бывают только на этикетках с творогом.

— Ета хто исчо? Ась?

— Доброй ночи, хозяйка, извините, — Любовь Михална вышла из машины и подошла к старушке, внимательно пригляделась к её лицу, после чего всплеснула руками. — Лёля! Лёля, здравствуй!

— Аки странь. Так давно меня не кликали.

— Господи, Лёля прекрати! Ей-Богу, как была ты скоморохом, так и осталась. Не притворяйся! Это я, Любаша Дурманова.

— Дурманова?

Лёля вывела старуху на свет, чтобы взглянуть повнимательнее.

— Да ну! Любочка! Вот это надо же ты как пошутила надо мной! Сколько лет мы не виделись?

— Столько не живут, — рассмеялась Любовь Михална. — Я к тебе в гости с внуками. Примешь?

— Отчего не принять. Конечно! Надо же подруга приехала, да и в какое время, словно ты чувствовала.

— В какое?

— Всё потом! Сейчас проходите в дом, вы, наверное, устали с дороги. Охламоны, заходите, — Витася вышел из машины, Лёля выкатила глаза, — ого! Вот уж Илья Муромец.

Толик ожидал тоже комплиментов, но услышал только: «Зачем вы взяли с собой шиншиллу?» Обиделся. Но Леёя не со зла, она такая — смешливая бабулька. Хозяйка стала хлопотать, усадила всех гостей за стол и расправила белую скатерть, расшитую красными цветами. Да расправляла её с таким усердием, что у Любови Михалны не оставалось никакой возможности не спросить, откуда Лёля такую красоту взяла.

— А ко мне туточки птички залётные прилетели, да только вы немножко разминулись. Вот судьба неугомонная. Даже смешно, — заметив любопытный взгляд гостей, Лёля отмахнулась, — всё потом, Любочка! Потом! Вы поешьте, а потом спать. Путь не близок был.

А новенькая скатерть почти что скатерть самобранка. На ней в миг оказались и соленья, и картошечка, и селёдочка, и квас добротный. Витася так и застыл, стесняясь пошевелиться. Любовь Михална чуть ли не с ложечки его кормила, чтобы здоровяк ожил. Лёля подлила ему стопарик водки. Так Витася замертво упал.

— У… давно я такого не видела. В наше время не наклюкивались с одной стопки, — рассмеялась Леля, — это был СССР, и кто напивался в СССР?

— Вы? — спросил Толик, бабульки рассмеялись.

— О да… мы напивались в СССР.

Подружки смотрели друг на друга и будто не было этих лет, словно миг прошёл. Только кожа слегка сморщилась. Любовь Михална набрала воздуха в грудь, чтобы разом выдать всё, что случилось с ней за десятки лет молчания. Однако Лёля подняла ладонь и сказала, что говорить надо завтра с толком и расстановкой, но только после того, как они сгоняют «в то самое место». Старушка уже догадалась, на что так хотелось посмотреть Любови Михалне. На том все и разошлись. Витасю Толик еле доволок, хотя тот вполне сносно перебирал ногами. Если честно, то Витася не чувствовал себя очень-то пьяным, просто безумно устал, будто на его плечах бетонная плита, которую нельзя скинуть.

Когда парня свалили на кушетку, он открыл глаза и всмотрелся в темноту. У другой стены стояла такая же кровать, на ней уже расположился Толик. Витася глубоко вдохнул. Свежо. Голова кругом. Он подумал — хорошо бы задержаться здесь подольше. Столько песен на чистую голову можно сделать, столько мотивов вспомнить, забыв о шумных выхлопах большого города. Витася любил деревню, сильнее любил только музыку, поэтому и переехал в Питер — так бы колол дрова где-то в селе. Так бы остался здесь. Он снова поднял глаза на Толика. Не мог Витася друга оставить. Он верил в стихи приятеля…а отсюда он действительно напоминает шиншиллу…

Словно услышав мысли Витаси, Толик встрепенулся и нахмурился. Какая же он шиншилла. Люди — такие ужасные. Никто не думает о том, как легко надломить душу музыканта, поэта. Шиншилла… Не такой уж и плохой зверёк: дикий, бойки, милый. Может, и неплохо шиншиллой быть. Но странно жить шиншиллой, притворяясь, например, медведем. Кто получится тогда? В лучшем случае опоссум. В худшем — сумасшедший, который чувствует себя ни мальчиком, ни девочкой, а то ли медведем, то ли шиншиллой. Да Толик и рад бы просто щёлкнуть пальцами и осознать, кто он, что он и с чем его едят. Хотя лучше обойтись без каннибализма.

Но всё не так просто. Голова взрывается, когда он пытается понять, что чувствует. Иногда ему даже йогурт тяжело выбрать. Покупает просто тот, у которого самая симпатичная наклейка. От таких мыслей начало сводить живот, пришлось искать в ночи туалет. По пути он столкнулся с Любовью Михалной. Она поругалась на него, но дорогу показала. «Хорошая, но немного сварлива», — подумал Толик.

Любовь Михална же ничего не думала, она просто жадно вдыхала влажный воздух. Мало что изменилось с тех пор, как она приезжала сюда совсем молодая. Домик должен был покоситься от времени, стать дряхлым и облупиться. Но его хранили. От этого тепло разлилось по душе. Приятно видеть, что кто-то заботится о частичке твоего прошлого. Но легла Любовь Михална в уже более скверном настроении. В её голову вдруг влетела шальная мысль: «Отчего же я всё это время не удосуживалась приехать, и сама не помогла сохранить всю эту красоту?» Сама Любовь Михална на месте Лёли не пустила бы ту на порог. Пошла вон, шваль блудливая. Припёрлась, когда припёрло. Кыш. Кыш!

Себя старуха утешала лишь тем, что вернуться в место, где произошла первая большая любовь, при живом муже — стыдоба, да и только. Но также Любовь Михална понимала, какое это гнусное оправдание. Они ведь уже давно не молодые юноши и девушки. Могли бы спокойно общаться, дружить, смеяться, приезжать на праздники. Так может, после смерти мужа остались бы друзья. А так никого.

Что если Кислый приезжал сюда? Ну, да. Кто бы ещё подарил такую скатерть. Может, он тут. Любовь Михална не знала: хочет ли она увидеть его вновь.

И потом настало утро…

На утро была каша. А чего вы ожидали от деревенского утра? Никак лучше нельзя описать настоящую сельскую жизнь. В этих четырех словах и заключаются огромные описательные предложения классиков.

«Деревца обнимали наш слегка потрескавшийся, но ещё очень добротный домик, который помнил и царей, и вождей, но дела ему не было никогда до званий. Что при первых, что при вторых домик жил своей мирной жизнью, утопая в трелях соловья и запахе утреннего навоза. Выглянув из окна, ты непременно встретишь ещё один такой домик и пробегающих мимо гусей. Где-то вдали встревожит тебя звук удаляющихся копыт — это дед поехал по делам в город, а ты опять, дурак, всё проспал. Мог бы с мальчишками бежать за телегой и смеяться. Тёплая и ласковая бабушка уже хлопотала по дому и нарочно погромче гремела посудой, чтобы все дети наконец встали и подошли к столу, а то еда совсем остынет. И ты медленно потягиваешься, наконец поднимая голову с подушки в горошек. Ах, эта деревня! Есенинская деревня!»

Но если я так буду писать каждый абзац, то придётся век рассказывать историю. Поэтому ограничимся этим: «На утро была каша». Витася особенно ей порадовался, потому что уже был приучен Любовью Михалной, а тут ещё и большой бутер с колбасой дали. Да такой ломоть отрезали… Наверное, внушительный рост Витаси делал ему честь.

Лёля бегала между гостями, как заводная, голова кругом шла. Старушка гостей любила, у неё часто останавливались люди самых разных мастей — иногда даже друзья друзей. И всем в этом доме были рады. Этакий островок счастья, когда ты устал от жизни. Но не все оставались тут надолго. У Лёли были хорошие друзья, которые не позволяли залётным птичкам паразитировать на деревенской простоте.