«Смотри, Сашка, сын-то наш поумнее меня будет. Он не пропадёт», — Любовь Михална смахнула вырвавшиеся слёзы. Чтобы успокоиться, она открыла окно и выглянула наружу. Приятный ветерок обдал её тёплым воздухом. Вроде и осень скоро, но чувствовалось, словно жизнь только начинается.

Что-то знакомое промелькнуло во дворе. Любовь Михална пригляделась: Кислый по-мальчишески сидел на низком заборе, покачиваясь из стороны в сторону. Его хитрые глаза светились, будто отражая солнечные лучики. Где ж он только солнце нашёл? Сейчас небо затянуло плотными облаками, а он зенками своим сверкает. Хитрит. Наверное, прячет солнце в рукаве.

Этот старик порой вёл себя хуже, чем ребёнок. Он был чрезмерно любопытен, местами самодоволен и совершенно не принимал отказа. И он нравился Любови Михалне. Ей нравился его дурацкий красный шарф, который он носил даже в хорошую погоду. Ей нравились спутанные волосы с сединой. Нравилось, как он наклонял голову и прищуривал глаза, когда собирался сотворить шалость. Может, им действительно вдвоём было бы лучше? Может, наконец для них настало время побыть ещё чуть-чуть вдвоём и стать не только первой, но и последней любовью друг друга?

— Любовь Михална! Как я рад! — Толик вошёл в палату, заставив женщину резко обернуться. Но когда она признала парня, то подошла к нему вплотную и схватила за плечи.

— О! Толик-анаболик! Дай мне что-нибудь накинуть на себя! — взмолила она.

— Не понял… — он недоумённо развела руками. — Кстати, «Толик-анаболик» старо и не смешно.

— Ну, прости-прости. Помоги мне. Я хочу спуститься на улицу. Дай мне накинуть одежду! Что угодно!

Толик глянул в окно и, заметив скульптора, улыбнулся.

— Да без проблем, — парень стянул кроссовки, а также отдал Любови Михалне свой длинный кардиган. Женщина кое-как натянула обувь, но завязать не получалось. Руки ещё были слабы. Толик помог с шнуровкой и повернулся к Любови Михалне спиной, — запрыгивайте, — спокойно сказал он.

— Чего?

— Ну, давайте же! Кажется, вы торопились на улицу. Я быстрее довезу. Пока вы доковыляете, он уйдёт!

Толик был прав. Плюнув на все приличия и на рассудок, Любовь Михална взобралась на Толика как на коня и поскакала с ним навстречу чувствам. Раньше смеялась над молодёжью с их бантиками-романтиками. А сейчас сама вела себя словно героиня любовного романа. Правда, Толик слабо походил на гордого скакуна. В целом, жизнь абсурднее и смешнее книжных произведений.

Вместе наездница и скакун проносились мимо пациентов, крутивших пальцем у виска и угрожавших кулаками. Но Любовь Михална и Толик не обращали внимание. Они помахали врачу, который кричал вслед что-то неодобрительное, но сам улыбался. Проскочили и уборщицу, чинившую самые сложные препятствия: мокрый пол, вёдра, тряпки. Ни что во всём мире не могло остановить лучшую на свете команду. Любовь Михална и Толик мчались на всех порах к дурацкой (по мнению женщины) романтической сцене. Только когда они оказались у порога больницы, Толик спустил Любовь Михалну. Босиком по земле бежать уже было бы гораздо сложнее. Женщина заверила парня, что тут уж она дойдёт. Тем более обалдевший Кислый уже двинулся навстречу.

Любовь Михална шла полная великолепия, приглаживая и сдувая с лица буйные локоны. Скульптор не мог отвести глаз от своей первой любви. Как была хороша она в свои годы в огромных кроссовках и бесформенном свитере. Как красила её лицо ребяческая улыбка. Как веселы и живы были мудрые глаза. И какая же хрупкая, какая же беззащитная. Какая же своя. Она просто шла, с каждым шагом вонзаясь всё сильнее в грудь скульптора.

— Люба, ничего себе эффектное появление, — Кислый подошёл к женщине очень близко, и она растерялась. Надо было что-то сказать. Но мозг автоматически выдавал только грубые фразы. А ей не хотелось острить, не хотелось прикидываться. Ей хотелось сказать, что вообще-то она когда-то очень любила своего Пашку и хотела, чтобы он тогда, 50 лет назад, поехал за ней в её родной город. Однако сейчас ей нравится и этот Кислый. Ей он очень нравится, не только потому что он похож на родного сердцу Пашку. Он интересный, он насмешливый, он умный, он чуткий. Он такой красивый, что хоть провались прям на этом месте. Но Любовь Михална ничего не могла выдавить из себя.

Кислый стоял в задумчивости. Ему казалось, что чего-то не хватало в образе бунтарки. И вдруг понял. Снял с себя лучшего друга — свой красный шарф и повязал на шею Любови Михалны. Она в нём буквально потонула.

— Это ещё зачем? — спросила она.

— Тебе идёт.

— Зачем вообще носить шарф летом?

— Чтобы не продуло.

— А тебя не продует?

— Меня уже ничего не может продуть.

Кислый приобнял Любовь Михалну и поцеловал в макушку. Она расплылась и прильнула к нему всем телом, утонув в ромашках. Стоило сбросить с себя спесь пораньше: ещё тогда в поезде. Но пенять на себя нет никакого смысла. Хорошо, что всё закончилось миром и жизнью. Странно было осознавать, что всего лишь месяц назад она твёрдо хотела застрелиться.

В это время я подошла к Толику, который всё ещё стоял на крыльце больницы босиком и с наслаждением наблюдал за любовным щебетанием двух стариков. Я тоже посмотрела на пожилую пару. Чувства были странные и смешанные. Но главное: мучил один вопрос.

— Что же будет дальше? — спросила я у Толика.

— Дальше всё будет хорошо, — улыбнулся он в ответ. — Дальше нас ждёт прекрасное будущее. Каждый праздник мы будем собираться в мастерской у Любови Михалны и Кислого. На некоторые из таких посиделок будет приезжать Иван с сыном. Мы все сядем за импровизированный стол, откроем вино и наперебой станем рассказывать какие-нибудь забавные случаи из жизни. И каждый раз будем вспоминать историю, как одна бабушка покорила Петербург, пересказывая вновь и вновь. Ещё мы будем творить день и ночь. Мы с Виталей будем петь песни, Любовь Михална — рисовать картины, Кислый — лепить скульптуры, ты — писать книги. Самым ценным станет поддержка. Мы поддержим друг друга, поможем и искренне поверим в успех. Но ты не думай, что всё окажется слишком сладко. Нет, нас будут ждать и испытания. Трудные испытания. Например, каша по утрам.

Толик заливисто рассмеялся, а из глаз потекли слёзы. Будущее представлялось ему таким прекрасным, что он и сам не мог поверить: это уже никакое не будущее, а самое настоящее настоящее.