— Хватит притворятся. Я вижу, как ты моргаешь, — сказал он.

Я зажмурилась и натянула на лицо одеяло.

— Вылазь. Поговорим, — попросил он.

— Нет, я сплю, — сказала я из сооруженного кокона. Я не хотела, чтобы он сразу с утра разрушил все мои фантазии на наш счет.

— Как знаешь, — проговорил он.

Я услышала как щелкает дверная ручка, вынырнула из одеяла и взглянула на дверь.

— Попалась, — изобразив уход, Холод остался в комнате.

— Ладно. Я не сплю, — сдалась я.

— Двигайся, — он присел ко мне на диван. — Насчет вчера. Извини. Перебрал.

— Проехали, — с грустью ответила я. Вот и разрушились все мои фантазии.

— Но от своих слов я не отказываюсь. Ты мне нравишься. И насколько я помню, я тебе тоже.

Мое лицо под его пристальным взглядом мгновенно покрылось краской. Я закивала в ответ.

— Давай не будем торопиться. Хорошо? Пусть все идет своим чередом, — предложил он.

— Ладно, — согласилась я, не совсем понимая, что он мне предлагает.

Дима отправился в душ, я встала, заправила диван. Его комната была открыта, я заглянула внутрь. Из ноутбука играла музыка. Песню я узнала сразу. Это был Brayan Adams, песня please forgive me. Я посмотрела на пол, вспомнила, как Холод обнимал меня, целовал, каким настойчивым был. Он понемногу открывается мне, постепенно, проверяя. Я не обману тебя, Дима, не предам. Никогда.

Раздался звонок, звонили в дверь. Холод выглянул из ванной. Мокрые волосы прилипли к обнаженному торсу, мышцы красиво играли на молодом сильном теле. На поясе у него было намотано полотенце.

— Открой, это доставка, — попросил он меня.

— Ладно.

Я открыла дверь квартиры, на пороге показалась Инна. Ее радостная улыбка исказилась гримасой ненависти, когда она увидела меня. Я стояла в ночной футболке, из ванной выглядывал полуголый Холод.

— Чего тебе? — обратился к ней Дима. Он подошел к дверям, придерживая рукой полотенце и оставляя вокруг себя шлейф свежего аромата.

— Дмитрий Анатольевич. Я пришла. Поздравить вас, — растерялась Инна. — С новым годом. Подарок вот. Принесла.

Девушка протянула Холоду красную коробочку с бантиком.

— Не стоило. Что-то еще? — равнодушно спросил он.

— Нет. Нет, это все, — смутилась девушка.

— Надь, возьми, — попросил меня Дима, указывая на коробочку, и вернулся обратно в ванную. Я протянула руки к подарку Инны, но девушка гневно дернула его на себя.

— Шалава. Я тебе это припомню, — прошипела она мне и бросилась вниз по лестнице вместе со своим подарком.

— Зачем ты так? — крикнула я Диме, закрывая входную дверь.

Парень вышел из ванной уже переодетый в домашние шорты и майку.

— Она меня прибьет. Подловит в коридорах института и задушит. Знаешь, как ты ей нравишься? Она с первого курса с ума по тебе сходит.

— А ты? — игриво спросил он.

— Дима, я серьезно. Можно было по-мягче. Она даже подарок отдавать не захотела.

— Это ее проблемы. Я ей давно дал понять, что она мне не интересна.

Снова раздался звонок в дверь.

— Иди сам открывай, — сказала я и спряталась за дверями его комнаты.

Дима открыл дверь. Поговорил с кем-то. Вернулся ко мне в комнату и из-за спины вытащил букет цветов. Это были нежные розовые пионы. Мне никто никогда не дарил цветы.

— Держи, — он передал мне букет и поцеловал в щеку. — С новым годом.

Дима был очень заботливым, нежным и осторожным. Он не торопился развивать наши внезапно возникшие отношения. Мы общались, вечерами смотрели фильмы на его ноутбуке, он помогал мне с учебой. Если бы не поцелуи, то наши отношения можно было бы назвать дружескими. Мне не нравилась его чрезмерная осторожность. Я боялась, что недостаточно хороша для него, и все время сравнивала себя с Элизой. А его сдержанность подстегивала меня искать в себе изъяны.

В новом семестре я пришла в деканат с поличным. У меня не было денег на обучение, но была работа. Рассказав все, как на духу, я просила у декана отсрочки и уверяла его, что соберу нужную сумму. Поведение декана меня удивило.

— Можешь больше не волноваться на этот счет, — спокойно сказал он.

— Почему? — удивилась я.

— С этого семестра ты переведена на бюджет. Тебе уже выделили место в общежитии, можешь заезжать. И еще, как хорошая студентка, ты будешь получать стипендию.

— Это как так? — я была в недоумении.

— Перед новым годом ко мне заходил Денис Лебедев. Он забрал документы из института и попросил, чтобы его бюджетное место я отдал тебе. Я пробовал его отговорить, убеждал остаться, но он все решил. Я отчислил Дениса и отдаю его место тебе. Поздравляю.

— Нет, — вырвалось у меня и на глаза навернулись слезы.

Я выбежала из деканата и набрала Дениса. На этот раз он ответил мне сразу.

— Привет, — я услышала родной голос.

— Денис, я была в деканате. Зачем ты это сделал?

— Значит, декан сдержал слово, я рад.

— Зачем ты отчислился? Что все это значит?

— Понял, что это не мое, — равнодушно отвечал парень.

— Как такое может быть? У тебя так хорошо получалось. Все было отлично. Ты же такой талантливый. Денис?

— Не страшно. Буду искать себя в другом.

— Ты так легко об этом говоришь.

— Я сейчас на все смотрю иначе. Вижу всю картинку, полностью.

— Денис, когда мы сможем увидеться?

— Не знаю. Когда-нибудь.

Я почувствовала холодность в его ответе, в его манере общения, будто со мной говорил не Денис, а другой человек.

— Денис, у тебя все хорошо?

— Да.

— Может, я тебя обидела?

— Нет, о чем ты? Давай, мне надо идти. Пока. Холоду привет, — быстро попрощался со мной парень и закончил разговор.

Я не могла понять, что произошло с моим другом. Он сильно изменился, отстранился от меня. Стал холодным. Я надеялась, что все наладиться, что Денис вернется ко мне и мы с ним будем общаться, как прежде. И все же внутри меня что-то оборвалось.

В институт приехал Добровольский, точнее его привезли. Симпатичная молодая женщина катила по институту инвалидное кресло, в нем сидел Добровольский, сильно похудевший, осунувшийся. На нем не было его любимого пиджака, ноги были накрыты пледом. Константин Сергеевич с застывшей мимикой на лице кивал студентам в знак приветствия.

Мы с ребятами обступили нашего преподавателя, начали задавать вопросы. Спрашивали про здоровье, делились успехами, жаловались на Огорельцеву. Константин Сергеевич молчал. Он не мог говорить. Иногда у него получалось промычать пару слов, но не больше. Он улыбался и кивал нам головой. Я не выдержала и разрыдалась. Мне больно было видеть его беспомощность. Активный, творческий, всегда жизнерадостный человек, которого я любила, которым восхищалась, был прикован к инвалидной коляске.

— Как он выдержит это, как справится с таким испытанием? — мысленно переживала я.

У Добровольского было много планов на будущее. В его блокноте были записаны пьесы, которые он хотел поставить. Он мечтал выпустить сборник своих рассказов и пьес. Я часто видела, как он задумчиво записывал в блокнот наброски для своих будущих произведений. И что теперь? Мне было больно видеть его таким.

Добровольский приехал к нам на репетицию. Огорельцева прогоняла наш спектакль, показывая ему свою работу.

— Вот, что смогла сделала. Не самый лучший материал, конечно. Но в грязь лицом не ударим, — не без напускной важности сказала она по окончании репетиции.

Константин Сергеевич пытался что-то сказать, шевелил губами, тянул голову вперед.

— Ладно, у меня нет времени. Мне еще с моими оболтусами позаниматься надо, — не церемонясь, заявила Огорельцева и указала Константину Сергеевичу на дверь.

Добровольский снова пытался сказать, не получалось. На его лице отобразилось разочарование, смятение и смирение.

— Зачем вы так? Он хочет нам что-то сказать! — не выдержала я.

— И что? Я тут до вечера должна стоять и разбирать его бормотания? — ответила мне Даная Борисовна.