— Не хочет она во второй тур идти, говорит, без тебя не пойдет, — ответил за нее парень.

— Ерунда какая. Наташка, ты чего?! — недоумевала я.

— А вот чего. Это ты мечтала стать актрисой, это ты должна была поступить. Ненавижу Огорельцеву, и себя ненавижу! Нааадяяяя, — снова разрыдалась Наташка и уткнулась в плечо второкурснику.

— Мы ее уже полчаса успокаиваем, — выдохнул другой второкурсник. — Прошла и ревет, первый раз такое вижу.

— А эта не прошла и радуется. Девчонки.

— Наташка, успокойся. Я к Добровольскому поступать буду, — оптимистично заявила я.

— Добровольский нормальный мужик, — поддержал меня второкурсник.

— Да. Ты, Натаха, лучше не реви, а помоги подруге подготовиться. Вот поступите обе, потом будете учиться и вспоминать, как вы тут спектакли устраивали у дверей института, — подключился другой парень.

Наташка оживилась, вытерла слезы, сопли, и схватив меня за руку, под смех второкурсников, потащила в общагу готовится поступать к Добровольскому. Умиротворение не покидало меня, я повернула голову в сторону института, посмотрела на окна. Третий этаж, где-то там сидит творческий и курит свою трубку. Занавески на одном из окон дернулись, выглянуло лицо. Наташка так сильно тащила меня за собой, что я не смогла разглядеть его. Может это творческий? Спасибо ему.

На следующий день измотанная Наташкиной муштрой, но все равно бодрая и уверенная в своих силах я стояла посреди той же аудитории, в числе первой десятки поступающих.

— Надежда Димитрова, 17 лет, — представилась я, стоя на том же месте, что и вчера.

В приемной комиссии сидело три человека. В центре — мужчина лет 30–35, видимо это и был тот самый Добровольский, который сейчас будет решать мою судьбу, справа от него сидела кудрявая женщина, Тамара Алексеевна, которая пыталась защитить меня от Огорельцевой, а слева от Добровольского сидел творческий. Я встретилась с ним взглядом и вся расплылась в улыбке. Легкое волнение мгновенно рассеялось и сменилось радостным нетерпением. Молоденькая девушка, которая инструктировала нас перед конкурсом, тоже зашла в аудиторию и присела к студентам.

— Начинайте, — скомандовал Добровольский, а творческий откинулся на спинку стула и, скрестив руки на груди, стал теребить бороду.

Я сделала все, как учил творческий. Рассказала басни, стихи, прозу. Меня удивило, что за все мое выступление меня ни разу не прервали и не сказали «что еще» или «дальше». Дело дошло до песни. И я снова запела «Мелодию» Магомаева.

— Спасибо, — сказал творческий.

— Неожиданно, Наденька, — сказала кудрявая женщина. И перегнувшись через спину Добровольского пошепталась с творческим.

— А мне вот хочется на вас с другой стороны посмотреть, у вас одна лирика, расскажите, что-нибудь другое, — произнес Добровольский.

Я растерялась и посмотрела на творческого.

— Другого хотите, Вячеслав Валерьевич. Надюш, расскажи нам отрывочек из Шаламова. Любой, на твое усмотрение, — попросил творческий, и в густой бороде показалась довольная улыбка.

Я рассказала. Добровольский задумался и начал задавать вопросы.

— Кого из классиков вы читали?

Я не успела ответить, меня перебил творческий.

— Она читала больше, чем кто либо из поступающих. У меня нет вопросов, мне все понятно. Надюша, присаживайся, — по-хозяйски скомандовал творческий и пригласил прослушивать следующего.

Прослушивание закончилось. Мы вышли из аудитории все вместе, все десять человек. И ждали результатов — кто прошел, а кто нет. Я была довольна собой. Все прошло так тихо, спокойно. Я почти не нервничала. Члены комиссии были очень доброжелательны. С уважением отнеслись к каждому выступающему, никому слова плохого ни сказали. В самой аудитории стояла удивительна атмосфера, совсем не хотелось уходить, наоборот, появилось желание остаться и послушать следующую группу поступающих и еще рассказывать самой снова и снова стихи, рассказы, все что угодно. Только бы видеть перед собой эти добрые искренние взгляды преподавателей.

К нам вышла девушка, та самая, инструктирующая, и тактично сказала, кто прошел во второй тур, а кто нет. Среди прошедших во второй тур было мое имя. Я прошла! Я вышла из института. Наташка, покрытая красными пятнами от нервов, ждала меня у крыльца в компании уже родных второкурсников.

— Ну? — с мольбой во взгляде спросила она.

Я радостно объявила ей, что прошла. Наташка завизжала на всю улицу и прыгнула парню второкурснику на шею, смачно поцеловав его в щетинистую щеку. Второкурсники, Сергей и Даниил, поздравили меня и сказали что самое страшное позади, но расслабляться не стоит. Щетинистый Даниил, вдохновленный Наташкиным поведением, обещал помочь, если возникнут трудности. Я отошла в сторону, чтобы прийти в себя и осознать, что все это не сон. Я сделала первый самый страшный шаг к своей мечте и у меня получилось. Приятное умиротворение и тихая радость грели душу, вдохновляли на светлые мысли.

Вокруг плакали девчонки, матерились парни, кто-то молча выходил из института. Я наблюдала за чередующимися вспышками радости и горя. Компания молодых ребят громко вскрикнула и радостно одаривала друг друга объятиями — значит поступили. Красивые девчонки захохотали и быстро побежали от института, значит тоже поступили. А вот эти жмутся к стенам, грустно заглядывают в окна — не поступили. Я заметила, что те, кто поступил, быстро покидали институт, будто торопились рассказать всему свету, что они прошли. Не прошедшие, наоборот, отходили в сторону, потерянно смотрели на стены, им не хотелось уходить, они плакали, тяжело и часто вздыхали, будто старались как можно глубже вдохнуть в себя этот заряженный творчеством воздух, чтобы он дал им силы для поступления на следующий год или помог пережить поражение, смириться. Я сочувствовала им, потому что понимала их боль, от этого все происходящее со мной обретало еще большую значимость и ценность.

Во втором туре творческого конкурса проверяли гибкость, пластичность и чувство ритма. Все, как должно быть в любом театральном вузе. Неожиданным было то, что Огорельцева и Добровольский проводили второй тур в один день, в одно время. Мне потом объяснили, что Огорельцева сделала так специально, чтобы отбракованные ею на втором туре абитуриенты не успели попробоваться к Добровольскому.

Среди нас были ребята, которые прошли первый тур и у Добровольского и у Огорельцевой. Это своего рода подстраховка. Шансы поступить в таком случае куда выше, чем у тех, кто прошел первый тур только у одного преподавателя. Но Огорельцева лишила всех возможности пробоваться сразу к двум мастерам, потому что ненавидела тех, кто пробовался ко всем сразу, лишь бы поступить. И теперь этим счастливчикам прошедшим конкурс у двух преподавателей, пришлось сделать рискованный выбор в пользу одного из мастеров. И уверенно идти в бой, без шанса на вторую попытку.

Нас толпой завели в здание института и развели по раздевалкам. Те, кто пробовались к Огорельцевой, толпились у раздевалки в одном конце здания, те, кто шли к Добровольскому, ютились у другой раздевалки в другом конце здания. Мы с Наташкой успели пожелать друг другу ни пуха и присоединились каждая к своей группе.

Потоком поступающих меня занесло в маленькую коморку, заполненную полуголыми телами. К моему ужасу раздевалка оказалась одна на девочек и на мальчиков. А мне нужно было переодеться в раздельный купальник так же, как и другим девчонкам и предстать в таком виде перед комиссией, прям как на конкурсе красоты. Я прижала к груди свою авоську с вещами и стала пробираться в самый угол, в надежде, что там меня никто не заметит.

Ребята переодевались, не закрывая дверей, не прикрываясь. Бросали вещи прямо на пол, так как свободного места просто не было. Узенькие скамеечки и дощечки с крючками, прибитые вдоль стен, были завешаны пакетами и сумками более шустрых абитуриентов. Одна девушка стояла в окружении парней, с обнаженными скульптурными торсами, полностью раздетая и натягивала на себя плавки от купальника. Другие девчонки тоже не стеснялись, в помещении то и дело мелькала чья-то грудь. Некоторые парни не упустили шанса сделать комплимент выдающимся формам одной из поступающих. Девушка продолжала переодеваться, не обращая ни на кого внимания.