Пиренн с любовью описывает городские цеховые демократии. Но и он принужден подчеркнуть, что это демократий особого рода, привилегированные, проникнутые духом кастовой исключительности. Эта «демократия» не устраняла резкого классового деления на «капиталистов» и «рабочих».

Рост городов и особенно городских демократий, торговое и промышленное развитие, рост городской культуры создают почву для экономического и культурного объединения Нидерландов. Этот процесс завершается их политическим объединением. Между городами заключаются договоры, торговые трактаты, монетные соглашения. Так объединяются эти отдельные герцогства и графства, управляемые разными государями, говорящие на разных языках. Начало политического объединения относится уже к XIII в. К середине XV в. окончательно создается новое государство между Германией и Францией — герцогство Бургундское. В деле создания национального государства герцоги Бургундские в известном смысле продолжали дело победителей при Куртрэ. Правда, у них не было национального идеала, они хлопотали лишь об интересах своего дома, но их заслуги перед историей Бельгии огромны. Бургундский дом мог объединить Нидерланды, потому что страны по обоим берегам Шельды, несмотря на двуязычие, представляли одну страну в смысле экономической солидарности и духовной культуры. История Нидерландов как государства восходит к Бургундскому герцогству, но история нидерландского народа начинается много раньше.

В начале XVI в. власть попадает в руки сильнейшего государя Европы Карла V. В то же время Нидерланды делаются коммерческим центром Европы. Антверпен приобретает в европейской торговле значение, какого до этого времени не имел ни один город. Нидерланды стали международным рынком «terre commune à toutes les nations».

В то же время промышленность Нидерландов стала перестраиваться на новой, более широкой, национальной базе, преодолевая партикуляризм привилегированных городов. Антверпен делается ее главным рынком. Местные рынки пустеют, ряд городов приходит в упадок. Развитие новой индустрии происходит в деревне. Расцвет ее относится к тридцатым годам XVI в. Развивается свободная от цеховых стеснений новая шерстяная промышленность, металлургия, добыча угля. В деревне начинает развиваться промышленный пролетариат. Но и в городе возникают новые отрасли промышленности на капиталистической основе. Пролетариат бесправен и угнетен. Временами он заявляет о себе волнениями, вызываемыми нуждой, особенно же ростом цен. По эти волнения без труда подавляются. В третьем томе «Истории Бельгии» Пиренн дает классическое изображение роста новой шерстяной промышленности, перехода ее в деревню, потери вследствие этого городами их руководящей роли, что ведет к укреплению системы провинций (штатов).

К проблеме Нидерландской революции Пиренн подходит главным образом с точки зрения создания бельгийской нации. Больше всего его, интересует вопрос, каким образом создавшаяся в бургундскую эпоху нидерландская нация распалась на две — голландскую на севере и бельгийскую на юге.

Бельгийская нация отделилась, по его мнению, от голландской потому, что южные Нидерланды остались под властью Испании и католичества, в то время как северные стали протестантскими и добились независимости. Надо сказать, что то сравнение, которое здесь приходится делать Пиренну, далеко не лестно для национальной гордости бельгийцев, Освободившаяся от испанского владычества протестантская Голландия переживает эпоху небывалого экономического расцвета и принимает все меры к тому, чтобы подорвать хозяйство испанской Бельгии. В то же время испанский деспотизм встречает в Бельгии пассивное повиновение. Политическая жизнь замирает. Испанские короли интересуются только поступлением налогов. Начинается общий упадок культуры. Руководство духовной жизнью в южных Нидерландах переходит в руки церкви, которая сама скоро впадает в состояние маразма. Для католических Нидерландов наступает пора долгого упадка. Их испанские, а потом австрийские государи пренебрегают их интересами и втягивают их во все европейские войны. Их разоряет Голландия, расчленяет Франция, отобравшая Артуа и часть Фландрии.

Но все же Пиренн старается показать, что Бельгия сохранила «независимость». Нельзя говорить об иностранном владычестве в Бельгии до ее аннексии Французской республикой. Как испанские, так и австрийские Габсбурги, — государи Бельгии — прямые наследники бургундских герцогов. Они владеют страной в силу законного права, которого никто у них не оспаривает. Но они пренебрегают интересами страны, не считаются с интересами населения, разрушают национальное сознание. Опять торжествует партикуляризм, опять надает сознание общего отечества.

Огромное значение для Бельгии имел факт французского завоевания (1794), которое Пиренн по его результатам сравнивает с римским завоеванием. Бельгия централизована и унифицирована. Она резко отличается от прежних австрийских Нидерландов и Льежской области с их почти суверенными провинциями с пестротой привилегий, учреждений и кутюмов.

Создание Нидерландского королевства из Бельгии и Голландии (1815) как бы возродило Бургундское государство. Но к XIX в. между обеими странами уже не было ничего общего. Их разделяли и религия и исторические судьбы. Богатство Голландии выросло на бедности Бельгии. Бельгийская революция 1830 г. разорвала это искусственное объединение и тем завершила создание бельгийской нации.

Последний — седьмой — том «Истории Бельгии» посвящен изображению экономического и культурного расцвета бельгийской нации после 1830 г. Пиренн сам соглашается, что он несколько приукрасил этот период, дал его «en beau». Он обходит темные и позорные пятна в истории бельгийской буржуазии, как например страшную эксплуатацию населения бельгийского Конго. Он подробно останавливается на борьбе партий — либералов, католиков и социалистов, стараясь занять объективную позицию. В основном его симпатии на стороне либеральной идеологии. Либеральная партия кажется ему партией ума и образованности. Но он считает ее недемократической, цензовой, которая неизбежно должна уступить место демократии. Он отрицательно относится к идеям, которые он обозначает как «экономический либерализм» — к идеям «закона спроса и предложения», фритреда, манчестерства. Он иронизирует над попытками смягчить социальное зло путем частной благотворительности, религиозного патроната и «просветительных мероприятий». Носителями новой демократии для Пиренна являются католическая и социалистическая партии, поставленные им рядом. Последнюю Пиренн одобряет за ее. умеренность и оппортунизм, за ее сопротивление коммунистическим идеям.

Пиренну прекрасно известна печальная роль, сыгранная католичеством в истории его народа. Но он находит слова симпатии и для современной католической партии, как партии «демократической»; с симпатией он перечисляет заслуги католичества и в прошлом…

G либерализмом Пиренн сочетает монархизм и легитимизм. Для него не только идеализируемые им бургундские герцоги, не только Карл V, но и Филипп II, и последующие испанские и австрийские Габсбурги — законные государи Бельгии. Леопольд II для него не «коронованный купец», не бесчеловечный эксплуататор черных рабов, а благодетельный монарх. «Никогда не было государя, посвятившего себя благу своего народа с большим пониманием, преданностью и патриотизмом», «Эра демократии и эра… Леопольда начались одновременно». С энтузиазмом говорит он об общении короля Альберта с народом…

При всех своих огромных, исключительных знаниях, большом историческом чутье, несомненном демократизме, широкой гуманности и космополитизме Пиренн все же оставался бельгийским буржуа и не в силах был вырваться из своего ограниченного круга.

Историю Нидерландской революции Пиренн берет в том же плане истории бельгийской нации. Собственно говоря, почти можно сказать, что у Пиренна отсутствует самая тема; он дает не «Нидерландскую революцию», а «Нидерландскую революцию в бельгийских провинциях». В его изложении отсутствует история северных провинций, которые были главным центром революционной борьбы, потому что для него это уже история Голландии, не имеющая прямого отношения к истории Бельгии.