Это ясно было видно из ответа генеральных штатов. Составленный в почтительных выражениях, он однако свидетельствовал о явно выраженном недоверии к королю, и под смиренными выражениями его были плохо скрыты угрожающие настроения. В нем высказывалась просьба, «чтобы границы и крепости охранялись местным населением, а не чужеземцами», чтобы была распущена или использована в другом месте иностранная жандармерия, от которой «оскорбления и порабощение» дольше терпеть невозможно, и наконец, чтобы государственные дела решались «в согласии и по совету с представителями местной знати, как это делалось во все времена благороднейшими предками вашего величества». В противном случае, гласил ответ, в будущем «весьма вероятны некоторые осложнения», и он заранее возлагал ответственность за них на короля[28].

Нельзя было яснее выразить на официальном языке требования, чтобы Испания отказалась от всякого вмешательства в дела Бургундского государства. Не только подчеркивали необходимость национального правительства, ссылаясь на пример Карла V, но, требуя увода «иностранных» войск, имели в виду именно испанцев. В самом деле, Филипп II оставил в Нидерландах 3 тыс. чел. испанской пехоты и предполагал оставить их здесь на все время своего отсутствия как для охраны границ, так и для поддержки, в случае необходимости, новой правительницы. Он надеялся сделать этих испанцев более приемлемыми для нидерландского населения, поставив их под командование двух наиболее влиятельных и популярных вельмож страны — принца Оранского и графа Эгмонта. Но штаты видели в этих войсках только преторианскую гвардию, угрожающую свободам и независимости страны. Вражда, которую испанские войска внушали нидерландцам, была так велика, что принц Оранский, не желая себя компрометировать, отказался принять командование над этими войсками и уступил в конце концов лишь вследствие настояний короля. Филипп II очевидно придавал очень большое значение тому, чтобы преданные ему испанцы остались в Нидерландах. Он отдавал себе отчет в том, что, отзывая их, он очищал поле для оппозиции, стремления которой ему отлично были известны на основании требований генеральных штатов. Но как можно было начинать борьбу, когда он вот-вот готовился уехать? И он сдался, несмотря на все свое возмущение. В довольно сухом ответе, стиль которого очень резко отличался от сердечных излияний сообщения, прочитанного несколькими днями раньше в генеральных штатах, он прежде всего уверял генеральные штаты в том, что они «роковым образом и вразрез с истиной» приписывали ему намерения, которых у него совершенно нет. Далее, он оправдывал те насилия испанцев, в которых их упрекали, заявляя, что насилия эти неизбежны, «к какой бы нации ни принадлежали наемные войска». Впрочем он утверждал, что он никогда и не думал оставить их навсегда в Нидерландах, и в заключение, не скрывая однако явного недовольства этим, обещал отозвать их через три или четыре месяца[29].

Вели король решил так быстро уступить, то лишь потому, что он знал, что недовольные опираются на знать, на разрыв с которой он не мог идти. Напротив, чтобы привлечь на свою сторону знать, он только что доверил ей верховное управление страной. Действительно, он сохранил в государственном совете, организованном при правительнице, принца Оранского, графа Эгмонта и сира Глажона; он разделил между самыми влиятельными вельможами страны все штаттальтерские посты в провинциях[30]. А вместо того чтобы выказать ему благодарность или по крайней мере почтительность, на которую он рассчитывал, высшая аристократия не стеснялась противодействовать его планам. Он был этим сильнейшим образом раздосадован и выразил это несколько дней спустя в очень резких выражениях принцу Оранскому[31].

Но если Филипп II вынужден был из-за поставленных ему страной требований пожертвовать значительной частью своих политических планов, то он по крайней мере получил то удовлетворение, что до отъезда из Бельгии принял определенные меры для решения вопроса, который, по его мнению, был важнее всего, а именно религиозного вопроса. Уже в июле на капитуле ордена Золотого руна он поразил собравшихся, потребовав от них обещания следить за подавлением преступлений против веры, напомнив им, что согласно статутам ордена членам его вменяется в обязанность ежедневное посещение церковной службы[32]. 8 августа, — как раз в тот день, когда он получил представление генеральных штатов, — он разослал епископам циркуляр, устанавливавший во всех деталях их обязанности и, точно это было пастырское послание, предписывавший им пользоваться для религиозного воспитания катехизисом, употребляемым в императорских землях, предварительно устранив его длинноты и многословие и переведя его в таком переработанном виде на французский и фламандский языки[33].

В тот же день большой мехельнский совет и провинциальные судебные советы получили приказ применять со всей беспощадностью «плакаты» против сектантов, строго наказывать не только анабаптистов, но также лютеран и сакраментариев, в полной уверенности, что, как бы суровы ни были установленные для еретиков наказания, они полностью отвечают воле короля, и, наконец не ограничиваться одним преследованием сектантов, но и наказывать через городские управления всех тех, кто не соблюдает праздников и постов или неаккуратно посещает церковные службы[34]. Планы короля шли гораздо дальше этих наставлений. Он твердо решил полностью изменить церковную организацию страны. Он получил как раз к этому времени согласие папы на создание 14 новых епископств и университета в Дуэ; последние мероприятия перед его отъездом состояли в проведении этих столь роковых для будущего реформ[35].

25 августа 1559 г. Филипп выехал из Флиссингена. Он был последним государем, имевшим до новейших времен своим местопребыванием бургундские провинции[36]. О тех пор ни испанские короли, ни австрийские императоры больше сюда не показывались. Вплоть до конца XVIII в. Бургундское государство, предоставленное штатгальтерам, управлялось сначала из Мадрида, а затем из Вены и рассматривалось под конец преемниками прежних государей как чужеземное владение; титул его они носили и герб его они помещали на своем гербовом щите, но судьбой его они интересовались исключительно по соображениям международной политики и в силу различных династических комбинаций. Разумеется, это постоянное отсутствие государя, — пример, которому следовали преемники Филиппа, — сыграло свою роль в развитии революции, первые признаки которой были уже налицо с самого начала его царствования. Однако мы полагаем, что всего сказанного нами ранее достаточно, чтобы показать, что не оно было причиной восстания и что потрясение это было неизбежным.

Новое правительство, начавшее свою деятельность при самых благоприятных обстоятельствах, уже меньше чем через 4 года создало непреодолимое недоверие между королем и подданными. Филиппу суждено было видеть, что все его начинания встречались либо со скрытым недоброжелательством, либо с решительным протестом. Положение становилось особенно трудным потому, что он вполне чистосердечно считал себя невинной жертвой умышленной враждебности, своего рода заговора против его личности. Совершенно не разбираясь ни в характере, ни в нуждах, ни в чаяниях своих нидерландских подданных, он воображал, что сделал им огромнейшие уступки, оставив им их старые учреждения, существовавшие при его отце. Хотя и неумело однако он пытался снискать себе симпатии своих подданных и даже пошел по этому пути так далеко, как только мог король Испании. Но он не понимал — да и не в состоянии был понять, — что Нидерланды требовали полнейшей независимости. Требование увода испанских войск казалось ему явным доказательством их нелояльности и отказа в повиновении. И хотя он и согласился на это на словах, но втайне твердо решил не исполнять своего обещания. Он уехал, обуреваемый злобой и беспокойством, питая полнейшее недоверие к государственному совету, провинциальным штатгальтерам и нидерландской знати. Он рассчитывал лишь на Маргариту и на Гранвеллу, которого он оставил при ней в качестве ее ближайшего советника. Будущее — с полным основанием — рисовалось ему в самых мрачных красках, тем более, что доследовавшая незадолго перед тем смерть Марии Тюдор (17 ноября 1558 г.) не только лишила его поддержки Англии — державы, которая в его отсутствие могла сдержать Нидерланды, но привела также к переходу власти в руки еретической королевы, которая, как он предвидел, должна была стать одним из самых грозных его противников.