— Давай, давай, Асланука, говори!..
Асланука влез на камень, одернул на себе тужурку.
— Дорогие мои земляки! По милости Добая меня сослали в Сибирь на вечную каторгу… И таких, как я, там было много. Но на каторге есть хорошие люди. Там я познакомился с русскими революционерами. С ними мне удалось бежать, а помогли нам тюремные сторожа. И они встали на сторону революции. Так мы оказались на свободе и добрались до Петрограда. Очень скоро мы узнали, что в Петроград направлена Туземная дивизия, состоящая из населения Северного Кавказа. Ей приказали расправиться с петроградскими рабочими. По решению партии меня направили в эту дивизию разъяснять солдатам что к чему. Да и не только меня. Хорошо мы поработали — Туземная дивизия перешла на сторону революционной власти. Потом я сражался за Советскую власть в Невинномысске, затем в Баталпашинске, в ногайских, черкесских, абазинских аулах и русских станицах. А сейчас вот вместе с Аркадием я приехал в родной аул, — закончил Асланука и спрыгнул с камня.
Толпа на площади заговорила разом. Одни восхищались мужеством, выдержкой Аслануки, другие, сжимая кулаки, проклинали Добая, посылавшего неугодных ему людей на каторгу…
— Молодец Асланука! Одобряем! Поработай и в своем ауле!
— Пусть Советская власть скорее закончит раздел земли! — крикнул какой-то старик. — Если нужно сражаться за землю, я, старик, готов хоть сегодня пойти в бой!
— И мы, женщины, в случае чего, тоже научимся держать оружие! — кричала Джакджак, подняв руки.
— А где же кадий Карачая? — спросил кто-то из толпы.
— Где?! Сидит, наверное, дома, — ответила Джакджак.
— Почему же его не арестовали, ведь и он заодно с Добаем?
— Ах, аллах мой! Как же ты не понимаешь, разве можно бросить в тюрьму посланника аллаха? — с досадой ответила Джакджак.
2
Когда Асланука подъезжал к родному аулу, он вспомнил проведенную здесь молодость, загубленную Добаем любимую девушку, вспомнил тяжелые годы каторги. И горькая боль сдавила сердце. Душа его не могла забыть нанесенных обид и звала к отмщению. Вот и сегодня после собрания что-то толкнуло Аслануку пойти к конюшне, где сидел Добай. Но Нанаш, видимо догадываясь о его состоянии, пошел следом за ним и, догнав Аслануку, обнял его.
— Не надо, друг!.. Пойми, расправиться сейчас с Добаем — это легче всего, но Советская власть запрещает самосуд. Это Добай делал, что хотел. Но сейчас — другое время. Пусть его судит народ. А если ты, красногвардеец революционной армии, расстреляешь Добая без народного суда, как посмотрит на это Владимир Ильич Ленин?! — успокаивал Аслануку Нанаш. — Разве только тебе принес несчастье этот подлец Добай? Оглянись, вон идет безумная Сапият. Вот она жизнь, которую устроил нам Добай. Народ расквитается с Добаем и за тебя, и за Сапият, и за сотни других загубленных жизней.
Нанаш осторожно повернул Аслануку и повел к правлению, где теперь помещался Совет.
…Поздно разошлись с заседания члены вновь избранного Совета.
Арестованных контрреволюционеров решили запереть и конюшне Добая, а для охраны приставить бывшего конюха Добая — Хызыра. Рано утром арестованных должны были отправить в Баталпашинск. Парни из отряда самообороны тоже несли на улицах караул.
— Хызыр! — послышался хриплый голос Добая из конюшни.
— Что еще такое? — сердито спросил Хызыр.
— Дай воды напиться, а потом закрывай меня хоть на десять замков!
— Обойдешься и без воды! Прекрати разговоры!
— Ты можешь, конечно, делать со мной, что хочешь, но я тебя по-хорошему предупреждаю, что вашим Советам очень скоро придет конец. А если ты хочешь носить свою голову на плечах, отпусти меня! Я тебя не выдам, никому не скажу об этом!
— Скорее глаза мои лопнут, чем я отпущу тебя отсюда! — возмутился Хызыр. — Хватит, походил ты на свободе, зверь лютый!
— Дай воды напиться, хоть глоток, именем самого аллаха тебя прошу! А не дашь, прокляну, и весь род твой, все сгинете!
— Проклинай! И воды не дам, и отпустить не отпущу.
Из конюшни послышались крик и стоны. Хызыр приложил ухо к двери и прислушался. Он почувствовал, что кто-то подошел к двери с той стороны.
— Хызыр, я умираю, дай же напиться! — хрипел Добай.
— Умирай… Воды не дам, понял?! — И Хызыр отошел к ограде, давая понять, что разговаривать больше не будет.
Мог ли знать Хызыр, что с другой стороны конюшни давно затаился верный пес Добая Дугу, поджидая удобную минуту. Как только Хызыр отошел к ограде, Дугу зашептал в щель:
— Добай!.. А Добай!.. Я Дугу. Ты мне доверяешь?.. Не связывайся с Хызыром, ничего не выйдет! Давай — через крышу… Вспомни, там есть перегнившие доски, ты еще хотел их заменить…
Когда через некоторое время Хызыр снова подошел к конюшне, Добай уже лежал на крыше. Он спрыгнул прямо на Хызыра, и руки крепко вцепились в его шею.
3
Кончалось лето. Деревья кое-где уже начали одеваться в разноцветные ткани — желтые, оранжевые, красноватые, и на темно-зеленой листве такой наряд кажется особенно красивым.
Скирды сена и только что скошенные травы издают пряный запах полевых цветов и разогретой солнцем полыни. Кое-где еще стоят не тронутые пожелтевшие колосья. Где-то вдалеке еще точат косы, и пожелтевшие колосья на полях прислушиваются к этому чуть уловимому звуку. Колосья тоже ждут своего часа.
А над всей долиной раскинулось синее безоблачное небо…
Сыйлыхан принесла в поле еду для Джамая. Айран{39} в деревянном ведерке поставила на траву, а кукурузную лепешку, завернутую в полотенце, положила на крышку ведра. Сама стала рвать траву, которую не смогла взять коса. Потом села и стала ждать, когда муж соберется передохнуть.
«Неужели теперь это наш луг? — думала Сыйлыхан. — Ну конечно же наш! Его дала нам Советская власть! Пусть проклятья, которые посылает на нашу голову из-за этой земли Чомай, падут на его же голову!» Она неотрывно следила за движениями мужа, любовалась его работой. «Как косит! Если он и дальше так же будет работать, за день сможет скосить десятину! В последнее время он прямо-таки помолодел! Зять ведь предлагал нам помочь косить, так нет, Джамай сам взялся за работу…»
Наконец Джамай вытер пот со лба, сел рядом с Сыйлыхан и улыбнулся какой-то особенно доброй улыбкой. Сыйлыхан тоже улыбнулась.
— Отец Сослана, у меня есть для тебя подарок, — сказала Сыйлыхан и вытащила из кармана письмо. Джамай развернул письмо, прижал его к сердцу. Как жалел он сейчас, что не умеет читать.
— Ничего, отец, люди говорят, Советская власть будет учить читать и таких, как мы, — старалась успокоить мужа Сыйлыхан. — Ты ешь, а я тебе все расскажу. Эту бумагу прислал наш мальчик, наш Сослан. Сын Джакджак прочитал мне ее. Сослан пишет, что жив, здоров; пусть мать и отец, сестра и братья не беспокоятся о нем. Советская власть, — пишет наш сын, — победила всюду.
Джамай пил айран и внимательно слушал жену, радуясь хорошей вести и ее хорошему настроению.
— Я всегда знал, что из него вырастет настоящий человек. Он терпеть не мог несправедливости и никогда ничего не боялся, ты помнишь это? — спросил он жену.
— Да, конечно! И знаешь, надо сегодня же написать ответ, чтобы письмо ушло завтра утром, — сказала Сыйлыхан.
— Кого же ты попросишь написать?
— Я попрошу Нанаша.
— Да у Нанаша сейчас дел больше, чем у тебя волос на голове. А хорошо бы узнать, что на свете делается!.. Я вот слышал, что белые не оставляют в покое Советскую власть. И знаешь, как только у нас установилась эта власть, Бийсолтан исчез куда-то, как Добай, после того как задушил Хызыра.
— Как бы, отец Сослана, опять не случилось чего!.. — сказала Сыйлыхан, стараясь отогнать от себя страхи. — Я думаю, что этого сена, да поможет нам аллах, хватит и нашей телке, и козе… Да и рожь, и картофель у нас удались. Дай, аллах, этой власти тысячи тысяч лет жизни!..
— Я думаю, — сказал Джамай, — что нельзя нам сидеть сложа руки, надо помогать этой власти. Если она, власть, встанет крепко на ноги, — мы тоже встанем. — Джамай собрал с полотенца крошки кукурузной лепешки и положил в рот.