И дело было даже не в магии – Алан не учился в академии, не имел каких-то выдающихся способностей. Нет. Просто он хорошо знал куда давить, кого чем напугать, хорошо владел собой во всех смыслах этого слова, не имел совести, чести, гордости и сострадания. И прекрасно умел затирать следы.

Что до матери… о ней Фрино знал меньше. Знал, что она долго была отцовской рабыней-эскортом, прежде чем стала его женой. Это не было чем-то необычным – жены имели не намного больше прав, чем рабыни. К тому же у аристократии рождались одни только юноши, девушек же в жены брали из простого народа – просто самых красивых, чтобы дети вышли посимпатичнее. Ни о какой любви и речи не шло. Знал Фрино так же, что Ольса – единственное существо в этом мире, которое может посылать ее отца куда подальше. Знал, и то, что она умеет читать мысли. А больше… больше ничего.

– Двадцать один год назад твой отец, закопав здесь очередную свою неудачу, вдруг сказал мне, чтобы я готовилась занять ее место, – хмыкнула Ольса. – Я знала, почему он вдруг решил пустить меня в расход, такую ценную свою помощницу, но сказать не могу. Считай, что тогда Алан просто взял меня за шкирку и потащил в какой-то древний храм на самом краю Орны, в горы. Ты ведь знаешь, почему все так гладко? Почему в семьях аристократов всегда лишь один ребенок – всегда мальчик и всегда маг с рождения?

– Да, знаю, – кивнул Фрино.

Он случайно узнал. На вечеринке ему проболтался старший Лори. Проболтался потому что его сын вывел Фрино из себя, и тот потребовал за то, что парень не пострадает, ответы на три любых вопроса. Один из вопросов был именно про роды. Хотя и до этого Фрино догадывался, что без Орнима здесь не обошлось.

Уж неизвестно зачем божеству были нужны души орнцев… но за них он готов был выполнить любое желание. Жена аристократа, прежде чем зачать ребенка, шла к нему на поклон закладывать свою душу за мальчика-мага. Как Фрино понимал, Ольса сделала то же самое.

– Я слышала его голос, – сказала мать. – Голос в темноте… впервые в жизни – собственными ушами. Я не видела его… но он дотрагивался до меня своими когтистыми лапами, даже дал морду пощупать, потому что я не верила и думала, что его жрецы меня дурят. Мы с ним поговорили. Он вообще болтливый…

– Я знаю, – улыбнулся Фрино. – Знаю…

– Ах ты негодяй! – удивленно распахнула глаза Ольса. – И как только скрыл это от меня! И давно? И долго? И… а не отвечай, какая разница. Но это меня обнадеживает. В общем попала я к нему в лапы, а он и спрашивает – а чего ты, такая интересная, смелая девушка, сама-то хочешь? Давай, мол, не стесняйся, я, может, и не все выполню, но послушаю. И… ты же знаешь, страх – это не про меня. Потому я подумала – а чего бы и нет? Ему же скучно наверное. И подсела этому псу на уши часа, наверное, на два, расписывая себе сыночка. Так во вкус вошла, так распалилась, хоть роман пиши.

– А он что? – заинтересовался Фрино.

– А он смеялся надо мной пока не охрип, – не сдержала улыбки Ольса. – А когда навеселился, забрал мою душу и исчез так ничего и не сказав. Только все хохотал. Ну а мне-то что? Я тоже вместе с ним повеселилась. А потом родился ты… и оно начало сбываться. Не могу опять же из-за клятвы рассказывать тебе подробности… но я там такого наплела, что тебе и в страшном сне, горе мое, не снилось.

– Такого наплела, что отцу не понравилось? – спросил озадаченно Фрино.

– А то, – сказала мать, закинув ногу на ногу и посмотрев в потолок. – Я была бы не я, если бы не подгадила Алану. Теперь понимаешь, почему он тебя ненавидит и мечтает сжить со свету?

– Но… почему он меня не убил? – спросил Фрино неверяще.

– Да все просто, – ответила Ольса. – Тебе еще не успели пуповину обрезать – а в дверь уже ломился курьер из штаба Хранителей. Мол, ваш сын родился пригодным до академии. В случае его кончины отвечать вам. И приписка внизу: если мальчик умрет – это станет последней каплей в их чаше терпения, и Алану припомнят его старые грешки.

Фрино пожевал губу. Что ж… теперь многое вставало на свои места.

– Это значит, горе мое, – продолжила Ольса, – что однажды ты вполне можешь занять его место. Есть все шансы. К тому же… смотри сам. Старый паук хоть тебя и ненавидит, но учит. Готовит. Вдалбливает в голову то, что так старательно еще не одному своему отпрыску не вдалбливал. И вот кажется мне, что из них всех он хотел сделать второго себя, но они все где-то лажали. А ты хоть и был другим… и пусть он тебя ненавидел… но, возможно, смирился с мыслью о том, что ты его заменишь.

– Сама-то себя слышишь? – фыркнул Фрино. – Нет, это вряд ли… бред…

– Может и так, – хитро улыбнулась Ольса. – Ты же у нас мысли читаешь, не я.

С надеждой посмотрев на нее, Фрино вымученно улыбнулся. Слова матери были нереальны… но вселяли надежду. Надежду, которой у него никогда не было раньше.

– Так что горе мое, там, в академии, не разочаровывай папочку, – попросила она. – И не вылети оттуда, доучись. Будь хорошим, хитрым мальчиком. Потому что до этого ты был в безопасности из-за закона… но теперь ты, мой хороший, гол и открыт. Вылетишь – и он убьет тебя сразу же. Закончишь академию, не разозлив его – и у тебя есть шанс. Ты все понял?

– Приложу все усилия, – кивнул Фрино, сердце которого билось как сумасшедшее от какого-то странного ощущения. А в голове крутилась всего одна мысль.

У него есть шанс.

Есть.

И он этот самый шанс не упустит.

Сегодня возвращается дядя.

Осознание этого приносило какое-то странное облегчение, чуть ли не радость вместо куда более логичного страха. Быть может, потому, что этим же вечером за Эйнаром должны были прибыть из академии – и там, в Междумирье, обучаясь магии, он уж точно освободиться, хоть на время, и совершенно будет не важно осуществится ли дурацкий план... умрет ли Авель лор Телламон в течении ближайшей декады.

– Это все, что ты с собой берешь? – с невинным любопытством уточнила Мэри.  – Один лишь артефакторский мусор?

Она как обычно ничего не хотела знать о неприкосновенности частной собственности. Быть сегодня в замке у нее не было ни малейшей нужды, но Эйнар в очередной раз проснулся и увидел привычную картину: голую Мэри в своей постели.

Правда на этот раз он прекрасно помнил, как она там очутилась. Он сам же ее вчера ночью туда и пригласил. Старания женщины остались вознаграждены, неправильные ассоциации и гадкие воспоминания от ее златокудрого облика ушли, и Эйнар, поддавшись безумному настроению после торжественного освобождения Рейны, провел приятнейшую ночь.

– В академии студентов обеспечивают всем необходимым, - просветил Эйнар. Он встал с постели раньше Мэри и уже успел принять утреннюю ванну, позавтракать, вернуться в покои и увидеть, как женщина, проснувшись, первым делом решила проверить собранную заранее сумку с вещами – все артефакты Эйнара и материалы для их создания, дневники с его исследованиями и копии рабочих журналов Лергенов. Большего ему и не нужно было.

– Неужели кроме своих артефактов нет у тебя ничего, с чем бы расставаться не хотелось? – Мэри с любопытством повертела в руках маленький мешочек, развязала и высыпала себе в ладонь содержимое – дюжину цветных бусин. Кроме Соллит и Марты Лерген в жизни Эйнара было еще пару благодарных женщин. – Ого, миленький… а тебя любят! Только, вот досада, вчерашняя лорочка не успела тебя одарить сувениром.

Издевку в голове Мэри даже не скрывала.

У Рейны вчера тоже случилась приятнейшая ночь – словно прекрасный, горько-сладкий сон. Авель, ее бессердечный похититель был больше не в силах скрывать чувства, что пробудила в нем такая удивительная, чарующая, сильная духом жертва. Он больше не хотел причинять боль своей возлюбленной Рейне, он отказался от злодейских планов и отпустил ее, прочитав проникновенный монолог. Но Рейна не желала так просто уходить, она желала познать бывшего врага до конца. Она сама чуть ли не потребовала, убеждала, что плевать ей на лживую чистоту нортейлской знати, что ненавидит белый цвет, что мечтает хоть раз побыть «грязной» - ведь это и есть настоящая жизнь, истинные чувства, без притворства… И боль вперемешку с блаженством стала ей наградой.