Тем временем нам пришли сообщить, что нас ждут в трапезной.

Мы спускались с замиранием сердца. Впереди шел монах, показывая дорогу; мы проследовали мимо часовни, где шло богослужение, но наш путь лежал дальше, и, по мере того как отголоски церковного пения ослабевали, все отчетливее слышался смех, доносившийся из другого конца коридора: как странно было слышать смех в подобном месте! Наконец, мы открыли дверь и оказались в обществе молодых людей и очаровательных женщин, которые пили чай и беседовали о мадемуазель Тальони.

На мгновение мы замерли от удивления, а затем принялись смеяться сами, как и они. С этими дамами мы встречались в парижском свете и теперь, приблизившись к ним так, как это принято в любой аристократической гостиной, и обменявшись с ними приветствиями по всем правилам самого блестящего общества, мы сели за стол на отведенные нам места и приняли участие в общем разговоре, становившемся все оживленнее по мере того, как церемонии отступали на задний план. Спустя десять минут мы совершенно забыли, где находимся.

Впрочем, ничто не могло нам здесь об этом напомнить.

Комната, именовавшаяся трапезной, нисколько не соответствовала тому представлению об аскетическом и суровом убранстве, которое рисуется в нашем воображении при этом слове. Это был очаровательный обеденный зал, обставленный скорее пышно, чем со вкусом: в углу стояло пианино, на стенах висело несколько картин; вазы, часы и кое-какие роскошные безделушки, обычно украшающие лишь дамские будуары, заполняли каминную полку; короче, повсюду здесь царил светский дух, но объяснить это очень просто: все находившиеся здесь предметы обстановки были подарены монахам признательными путешественниками, которые желали доказать тем самым, что по возвращении в Париж они не забыли о гостеприимстве, оказанном им в этих стенах.

За завтраком монах, радушно угощавший нас, поведал нам также некоторые исторические сведения о горе Сен-Бернар, и, возможно, будет нелишним привести их здесь.

Большой Сен-Бернар до появления в этом месте приюта носил название Мон-Жу, возникшее вследствие искажения латинских слов «mons Jovis», что значит «гора Юпитера». Это имя, в свою очередь, возникло оттого, что некогда на вершине горы был воздвигнут храм в честь этого римского бога, отданный под покровительство Юпитера Пунийского — Jupiter Рое n i п. Точная дата постройки храма, руины которого сохранились до наших дней, неизвестна. Правописание слова poenin («пунийский»), которое Тит Ливий ошибочно дает как pennin («пеннинский»), заставляет думать вначале, что оно восходит ко времени перехода Ганнибала через Альпы и что этот полководец, благополучно взойдя на вершину Альп, заложил здесь во исполнение данного им обета первый камень в основание храма, посвященного Юпитеру Карфагенскому. Однако вотивные дары, найденные при раскопках руин этого храма, свидетельствуют о том, что странники, приходившие туда исполнять свои обеты, были римлянами. Но разве стали бы римляне возносить молитвы у подножия статуи бога своих врагов? Это немыслимо. Так не был ли, напротив, храм возведен самими римлянами в тот год, когда военные неудачи Гасдрубала в Сардинии вынудили его брата Ганнибала, изнежившегося в Капуе и потерпевшего поражение от Марцелла, оставить Италию, уже на три четверти завоеванную им, и искать убежище у царя Антиоха? Таким образом, если придерживаться первой версии, строительство храма было начато в 535 году от основания Рима, а если следовать второй версии, то это произошло в 555 году. Что касается заката культа Юпитера, то он, вероятно, относится ко времени царствования Феодосия Великого, ибо в развалинах храма не было найдено ни одной монеты, датируемой более поздним периодом, чем правление сыновей этого императора.

Что же касается времени основания приюта, то его с уверенностью можно отнести к началу IX века, поскольку приют на горе Мон-Жу упоминается в акте о передаче земель Лотарем, королем Лотарингии, своему брату Людовику в 859 году; это означает, что приют существовал задолго до того, как архидиакон Аосты в 970 году поселил в нем монахов ордена святого Августина, вменив им в обязанность вести хозяйство приюта и заменив его языческое прозвище Мон-Жу на христианское имя Сен-Бернар. С той поры сменилось сорок три настоятеля.

Девять веков миновало, но ни время, ни люди не смогли изменить ни устав монастыря, ни обязанности гостеприимства, предписанные живущим в нем монахам.

Горный хребет, на котором расположен перевал Сен-Бернар, был свидетелем перехода через Альпы войск Ганнибала, Карла Великого, Франциска I и Наполеона. Солдаты Ганнибала и Карла Великого перешли гору Мон-Сени, а Франциска I и Наполеона — в том самом месте, где стоит приют. Преодолев Альпы, Карл Великий и Наполеон одержали затем победу, а Ганнибал и Франциск I потерпели поражение.

Помимо дам, о которых шла речь выше, к завтраку вышли также две англичанки — мать с дочерью. В течение уже трех лет они пешком путешествовали по Италии и Альпам, неся свой багаж в корзинах и проделывая задень восемь, а то и десять льё; мы пожелали узнать имена этих неутомимых путешественниц и заглянули в книгу регистрации иностранцев: дочь была записана под именем Луизы, или Дочери гор.

В поисках этой книги мы вошли в комнату, примыкавшую к трапезной и, как и она, заставленную множеством безделушек: это были дары, присланные со всего света добрым отцам. Однако, помимо них, там стояли две витрины с различными античными предметами, найденными при раскопках храма Юпитера; лучше всего сохранились две небольшие статуи — одна Юпитера, а вторая Геркулеса, у которого больную руку обвивала змея Эскулапа, а на ладони сидели лягушка и жаба, символизировавшие болезнь; в витринах было выставлено также несколько бронзовых плит с именами тех, кто приходил в храм молить бога о помощи.

Я переписал с нескольких плит надписи и привожу их здесь, ничего не изменив в расположении строк.

J. О. M. POENINO. Т. MACRINIUS DEMOSTRATUS. К 5. ZJ

(votum solvit libens)

(Jovi optimo maximo)

POENINO

PRO ITU ET REDITU. C. JULIUS PRIMUS[33]

V. S. L.

NUMINIBUS A UGG. JOVI POENINO SABINEIUS CENSOR AMBIANUS3 V. S. L.

Шум, доносившийся из трапезной, заставил меня прервать это занятие. Пока я переписывал надписи, монах, радушно угощавший нас завтраком, но сам при этом не взявший в рот ни крошки, отправился на мессу. Доктор встал на страже у двери в трапезную, де Сюсси сел за пианино, и наши дамы, включая Дочь гор, пустились в пляску вокруг стола.

Но в ту минуту, когда танец был в самом разгаре, доктор приоткрыл дверь и просунул голову внутрь комнаты:

— Дамы, — обратился он к танцоркам, — один из послушников пришел узнать у вас, не хотите ли вы взглянуть на Большой склеп.

Пляска тут же прекратилась. Дамы некоторое время совещались. Отвращение боролось у них с любопытством, но любопытство взяло верх, и мы отправились в Большой склеп.

Но, дойдя до наружной двери, дамы объявили, что они дальше никуда не пойдут: на улице намело снежные сугробы высотой в полтора фута, а склеп отстоял примерно шагов на сорок от порога приюта. Тогда мы водрузили два кресла на носилки и предложили нашим любознательным красавицам всю дорогу нести их, на что они согласились.

Вскрикивая и смеясь всякий раз, когда их сиденья раскачивались или когда носильщики оступались, наши спутницы добрались до постоянно открытого окна, через которое взгляд проникает под широкий свод склепа Сен-Бернара. Вряд ли где-либо еще можно увидеть зрелище столь же любопытное и одновременно столь же ужасное, как то, какое предстало перед нами в этот миг.

Представьте себе большую низкую сводчатую залу, площадью примерно в тридцать пять квадратных футов, куда свет проникает через единственное окно и где пол покрыт слоем праха толщиной в полтора фута.

Человеческого праха!

Это прах, который, словно плотная вода Мертвого моря, выталкивает на поверхность самые тяжелые предметы, был усеян множеством костей!