Но разве можно верить Курбскому, которого основная мысль состоит в том, что все хорошее сделано советниками царя, а не им самим, разве можно верить Курбскому, который не стыдится обвинять Ивана III в смерти собственного его сына? Кто верит в беспристрастие показаний Курбского, тот не имеет никакого права отвергать показаний царя, а царь вот что говорит: «И егда начало восприяхом, за Божиею помощиею, еже брани на варвары, егда первое посылахом на Казанскую землю воеводу своего, князя Сем[ена] Ив[ановича] Микулинского с товарищи, како вы глаголали? Се яко мы в опале своей их послали, казнить их хотя, а не своего для дела! Ино, се ли храбрость, еже служба ставити в опалу? И тако ли покоряти прегордые царства? Таже, сколько хождения не бывало в Казанскую землю, когда не с понуждением, с хотением ходисте? Но и всегда аки на бедное хождение ходисте! Егда же Бог милосердие свое яви нам и тот род варварский христианству покори, и тогда како не хотесте с нами воеватися на варвары, яко более пятинадесять тысяч, вашего ради нехотения, с нами тогда не быша! Како же и в тамошнем пребывании всегда развращенная советовасте, и егда запасы истопиша, како три дни стояв, хотесте во своя возвратитися? И повсегда не хотесте во многопребывании надобна времени ждати, ниже глав своих щадяше, ниже бранныя победы смотряюще, точию: или победив, наискорейше побежденным бывшим, скорейше во своя возвратитися. Таже и войны многоподобныя, возвращения ради скораго, остависте, еже последи от сего много пролития крови христианския бысть^{1096}. Како, еже убо и в самое взятие города, аще бы не удержах вас, како напрасно хотесте погубити православное воинство, не в подобно время брань начата?^{1097}Та же убо по взятии града Божиим милосердием, вы же убо, вместо строения на грабление те косте!»^{1098}

Кому же верить: царю или Курбскому? Ни тому, ни другому: оба не беспристрастны, оба преувеличивают, оба противоречат самим себе. Надобно верить одним несомненным фактам, а эти факты показывают: во 1) что Иван был не трус (хотя личная храбрость в государе не есть еще важное достоинство, часто даже недостаток) и что его вовсе не нужно было везти в поход как пленника и удерживать от бегства «хотяща и не хотяща». Этот же самый Иван взял Полоцк, когда уже при нем не было людей, могущих везти его как пленника; правда, после Иван не водил сам полки в поход и удалялся при первом известии о приближении неприятеля: но это было уже тогда, когда воеводы начали признаваться в записях, что они наводили врагов на Русскую землю; во 2) что когда Сильвестр владел полною доверенностию царя, и тогда последний не был слепым орудием в руках Сильвестра и его сторонников, но всегда сохранял полную свободу следовать и не следовать советам той стороны, и когда следовал, то с ясным сознанием их пользы, и, след., все добро, сделанное Сильвестром и его стороною, принадлежит царю, который сознательно, с полной свободой принимал советы и отвергал безрассудные.

Я уже упоминал о войне ливонской, которую Иван предпринял против желания Сильвестровой стороны, хотевшей покорения Крыма; но вот еще другие примеры: после взятия Казани, говорит Курбский^{1099}, все мудрые и разумные, т. е. Курбский с товарищи, советовали царю остаться еще несколько времени в Казани, дабы совершенно окончить покорение страны, но царь «совета мудрых воевод своих не послушал; послушал же совета шурей своих (т. е. Романовых)». Это ясно показывает, что Иван имел полную свободу поступать по совету тех или других, не находясь под исключительным влиянием какой-нибудь стороны^{1100}. Потом, когда в 1555 году царь выступил против крымского хана и пришла к нему весть, что одно русское ополчение уже разбито ханом, то многие советовали ему возвратиться, но храбрые настаивали на том, чтоб встретить татар, и царь склонился на совет последних^{1101}, т. е. на совет сторонников Сильвестра, потому что когда Курбский хвалит, то хвалит своих; причем надобно заметить, что это событие имело место уже после болезни царя, когда он потерял расположение к стороне Сильвестра.

Таким образом, мы видим, что Иван в одном случае действует по совету одних, в другом — других, в некоторых же случаях следует независимо своей мысли, выдерживая борьбу с близорукими советниками. Но нам не нужно много распространяться об этом предмете: никакое подыскивание под слова Ивана с целию отнять у него славу великого государственного деятеля и приписать ее советникам его, никакое подыскивание подобного рода не может устоять против свидетельств современников и людей, близких к ним, иностранцев и русских, которые все единогласно величают великий ум царя, его неутомимую деятельность, его правосудие^{1102}.

До сих пор нас занимала борьба Ивана IV с притязаниями бояр, преимущественно потомков князей-родичей; теперь обратимся к борьбе домашней, с удельным князем, двоюродным братом царя Владимиром Андреевичем. Мы видели замыслы и поступки Владимира во время болезни царя; такие поступки забыть было трудно, тем более что Владимир и мать его Евфросиния не давали забывать старых своих поступков, повторяя их, не оставляя своих удельных притязаний. Я упоминал о клятвенной записи, насильно взятой с Владимира в 1553 году; в следующем 1554 году после рождения другого царевича, Ивана, государь взял с двоюродного брата другую запись держать этого Ивана вместо царя в случае смерти последнего^{1103}. До какой степени Иван не доверял брату, доказывает следующее обещание Владимира: «А жити ми на Москве в своем дворе; а держати ми у себя во дворе своих людей всяких… а боле ми того людей у себя во дворе не держати; а опричь ми того, служилых людей своих всех держати в своей отчине».

О предусмотрительности царя насчет движений со стороны удельных князей свидетельствует следующее обещание, взятое с Владимира: «А хоти которой брат родной учинитца недругом сыну твоему царевичю Ивану, и отступит от него: и мне с тем его братом в дружбе не быти, ни ссылатися с ним. А пошлет мя сын твой царевичь Иван на того своего брата, которой от него отступит: и мне на него ити, и делати над тем его братом всякое дело без хитрости, по приказу сына твоего царевича Ивана. А князей ми служебных с вотчинами и бояр, и дьяков, и детей боярских и всяких людей сына твоего к себе никак не приимати. А которые ми бояре, и дьяки ваши и всякие люди чем низгрубили при тебе государе моем царе и в. к. Иване: и мне тех им грубостей не помстити никому ни чем. А без бояр ми сына твоего, никотораго дела не делати, которые бояре в твоей душевной грамоте писаны, и не сказав ми сыну твоему и его матери, никакова дела не вершити; как ми прикажет сын твой и мать его, потому ми всякие дела вершити. А по грехом, мать моя княгини Ефросинья учнет мя наводити на которое лихо сына твоего царевича Ивана, или на матерь его лихо учнет мя наводити: и мне матери своей княгини Ефросиньи в том ни в чем не слушати, а сказати митее речи сыну твоему царевичю Ивану, и его матери в правду без хитрости. А хоти мя мать моя и не учнет наводити на лихо, а изведаю, что мать моя сама захочет которое лихо учинити, или умышляти учнет которое лихо над сыном твоим царевичем Иваном, и над его матерью, или над его бояры и дьяки, которые в твоей государя нашего душевной грамоте писаны: и мне то лихо матери своей сказати сыну твоему ц[аревичю] Ивану и матери его в правду без хитрости, а не утаити ми того никак никоторыми делы, по сему хрестному целованью. А возметь Бог и сына твоего ц. Ивана, а иных детей твоих государя нашего не останетьжеся: и мне твой государя своего приказ весь исправити твоей царице в. к. Анастасие^{1104}, по твоей государя своего душевной грамоте и по сему крестному целованью, о всем по тому, как еси государь ей в своей душевной грамоте написал».