К вечеру царь успел привести к присяге нескольких бояр, но остальные пели свою старую песню: «Веть де нами владеть Захарьиным, а чем нами владеть Захарьиным, а нам служити государю младу, и мы учнем служити старому князи Владимиру»: как в этих словах еще отзываются старые дружинные понятия о службе взрослому вождю преимущественно пред младенцем!
Государь велел написать целовальную запись, по которой приводить к присяге кн. Владимира Андреевича, и как скоро последний пришел к больному, тот потребовал у него присяги, но старицкий князь явно отказался дать ее. Эта запись замечательна тем, что в ней право отъезда совершенно уничтожено: «А князей ми служебных с вотчинами и бояр ваших не приимати, также ми и всяких ваших служебных людей, без вашего веленья, не приимати к себе никого»{1035}. Бояре, исполнившие волю царя, присягнувшие Димитрию, начали уговаривать сторонников Сильвестра, чтоб последовали их примеру, но те отвечали им жестокою бранью, «говорячи им, что они хотят сами владети, а они им служити, и их владения не хотят».
Между тем Владимир Андреевич и мать его собирали к себе своих боярских детей и давали им деньги, чтоб после смерти царя иметь в них помощь для исполнения своих замыслов. Верные царю бояре, узнав об этом, выговаривали старицкому князю за неприличие его поступков и не стали пускать его к больному Ивану: тогда Сильвестр начал противиться верным боярам и осмелился даже сказать им: «Зачем вы не пускаете к государю князя Владимира: он ему доброхотствует». Бояре настаивали на своем, и оттоле, говорит летопись, «бысть вражда межи бояр и Селивестром, и его советники».
На другой день после взятия присяги с бояр ближних царь призвал опять всех остальных бояр и опять потребовал от них присяги; обратившись к боярам, поцеловавшим крест, он говорил им: «Пожалуйте, попамятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чужую землю где Бог наставит»; потом сказал Романовым: «А вы Захарьины чего испужались; али чаете бояре вас пощадят; вы от бояр первые мертвецы будете, и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли; а жены моей на поругание бояром не дали». Из этих слов видно, что Романовы испугались сильного сопротивления враждебной стороны, и царь напоминал им, что их судьба тесно связана с судьбою царицы и царевича, что если они поддадутся требованиям противной стороны и присягнут Владимиру вместо Димитрия, то и в таком случае пощажены не будут. Из слов царя бояре ясно увидали, как он хорошо понимал их, как хорошо предвидел будущую участь своего семейства, которое будет изведено, как была изведена мать самого Ивана — Елена; летопись говорит, что бояре испугались этих слов царя, в которых был вызов на смертельный бой, по высказании которых примирения уже быть не могло, и бояре испугались: они пошли в переднюю комнату целовать крест.
Приводить к присяге начал кн. Воротынский; когда кн. Турунтай Пронский подошел ко кресту и увидел подле него Воротынского, то не утерпел, чтоб не начать боярской которы, он сказал Воротынскому: «Твой отец да и ты по смерти в. к. Василья первый изменник, а теперь приводишь ко кресту!» Воротынский отвечал: «Я изменник, но привожу тебя ко кресту, чтобы ты служил государю и его сыну; ты прямой человек, а креста не целуешь и служить им не хочешь!» Пронский не нашел, что возразить на это, и присягнул. Но один из самых близких бояр, и даже родственник царский, кн. Д. Ф. Палецкий, которого дочь была за родным братом царя Юрием Васильевичем, Палецкий, который один из первых присягнул Димитрию, послал торговаться с Владимиром Андреевичем и его матерью: «Если вы дадите зятю моему Юрию (неспособному царствовать) хороший удел, то я готов служить вам». Верные бояре насильно взяли клятву с Владимира Андреевича: они сказали ему, что не выпустят его из дворца до тех пор, пока не присягнет; к матери его царь посылал трижды с требованием, чтоб привесила свою печать к целовальной записи сына; «и много речей бранных говорила», — прибавляет летописец{1036}.
Но все эти крамолы остались тщетными: царь выздоровел. Он встал с постели здоровый телом, но жестоко больной душою, жестоко оскорбленный как государь сопротивлением бояр государственному уставу престолонаследия, оскорбленный как отец, как муж, наконец, как человек, обманувшийся в чувствах людей, которых считал к себе близкими, к которым питал полную доверенность{1037}. Оправившись от болезни, царь, по обещанию, отправился на богомолье в Кириллов Белозерский монастырь; но при этом у него была еще другая цель.
Еще начиная с княжения Ивана III, монахи Иосифова Волоцкого монастыря играют важную роль в делах московского двора. Св. Иосиф Волоцкий прославился своею борьбою с жидовской схариевою ересью, начавшеюся при Иване III в Новгороде, перешедшею оттуда в Москву и утвердившеюся при дворе: отсюда дело этой ереси совпадает с придворными переменами, имевшими место в княжение Ивана III. В. княгиня Елена, вдова Ивана Молодого и мать Димитрия, принадлежала к схариевой ереси{1038}; но за Елену стояли бояре, Курбский называет ее святой; пока Елена и ее партия были в силе, до тех пор была в силе и ересь: еретик Зосима, симоновский архимандрит, стал митрополитом; увещаний Иосифа Волоцкого не слушали, с открытыми еретиками в Новгороде обошлись милостиво.
Падение Елены и ее партии было знаком к преследованию еретиков и торжеству Иосифа, след., последний, борясь против ереси, должен был вместе бороться против Елены и ее партии, т. е. партии боярской, и с тем вместе необходимо был на стороне Софьи и ее сына Василия. Отсюда ненависть бояр к монахам Иосифова Волоцкого монастыря, которые постоянно находятся на стороне Василия в борьбе его с боярами; вот почему Курбский называет этих монахов, или осифлян, по его выражению, подобными в злости в. князю Василию, скорыми помощниками его и во всех злых потаковниками и подражателями{1039}. Игумен Иосифова монастыря Даниил был возведен при Василии в сан митрополита, другой монах того же монастыря Вассиан Топорков — сделан епископом коломенским: оба, верные преданию своего монастыря, стояли на стороне Василия в борьбе его с древними притязаниями, и оба потому были ненавидимы боярами.
Курбский называет Даниила прегордым и лютым{1040}; Берсень говорил об нем: «Яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве: учителна слова от него нет никотораго, а не печалуется ни о ком; а прежние святители сидели на своих местах в манатьях и печаловались государю о всех людех»{1041}. Но этот упрек Берсеня митрополиту Даниилу в том, что он пренебрегал своею обязанностию печаловаться у государя за опальных бояр, несправедлив: до нас дошло 6 записей боярских, в которых Даниил является печальником за провинившихся бояр и своим ручательством освобождает их от опалы{1042}.
Как бы то ни было, по смерти Василия и Елены бояре воспользовались своим торжеством, чтоб свергнуть Даниила и Вассиана; но последний пережил боярщину и в описываемое нами время находился в Песношском монастыре: к нему-то, к этому ненавистнику бояр, спешил Иван. Партия Сильвестра предвидела всю опасность для себя от этого свидания и спешила воспрепятствовать ему. В Троицком Сергиеве монастыре жил тогда знаменитый Максим Грек, враг Даниила и Вассиана, заточенный при Василии за сопротивление разводу с Соломониею, освобожденный при Иване старанием Сильвестровой стороны, которая теперь употребляет его средством для отклонения царя от поездки, т. е. от свидания с Вассианом. Когда царь по пути заехал в Троицкий монастырь и зашел к Максиму, тот начал уговаривать его отложить дальнейшую поездку; Максим говорил Ивану, что вместо путешествия он должен озаботиться вдовами и сиротами воинов, падших под Казанью; совет был прекрасен, но царь не мог понять, почему исполнение обета съездить в Кириллов монастырь может помешать ему озаботиться семействами убитых под Казанью воинов, почему одно было несовместно с другим? «Если ты меня не послушаешь, — грозил ему Максим, — если позабудешь осиротелые семейства и поедешь с упрямством, то сын твой не возвратится живой с дороги». Такая настойчивость могла только возбудить или усилить уже возбужденные подозрения Ивана, и он отправился на свидание с Вассианом. Сторонники Сильвестра, сопровождавшие царя, заметили, как Вассиан шептал что-то царю на ухо, знали, что совет его не может быть для них благоприятен, и с ужасом видели, что царь изъявил за него Вассиану живейшую благодарность{1043}; Курбский пишет, будто Вассиан сказал царю: «Если хочешь быть самодержцем, то не держи себе советника мудрейшего». Разумеется, это одна только догадка бояр, потому что если кто шепчет на ухо, то верно не с намерением, чтоб другие это слышали.
