Удалясь из Москвы, в пылу негодования на двоих старших сыновей Юрий отделил их дело от своего и заключил с Василием Васильевичем договор, в котором за себя и за младшего сына, Димитрия Красного, отказался принимать к себе Косого и Шемяку{739}; отказался от выморочного удела брата своего Петра — Дмитрова, за что взял Бежецкий Верх с разными другими волостями: но здесь, разумеется, выгода была на стороне Василия, который утверждал право в. князя наследовать выморочные уделы без дележа с родичами. Юрий не выговорил ничего в пользу Ивана Дмитриевича: все села его были взяты в казну Василия за его вину.
Но Юрий не мог долго сдерживать своих обещаний: когда пришла весть, что Василий послал войско на Косого и Шемяку, то старику жаль стало сыновей, и он послал к ним на помощь свои полки: узнав о таком нарушении данного слова, в. князь пошел на дядю, но тот успел остеречься, соединился со старшими сыновьями и разбил Василия; последний побежал сперва в Новгород Великий, а потом в Нижний и, настигаемый Юрьевичами, сбирался уже в Орду, как вдруг узнал о скоропостижной смерти Юрия, случившейся в Москве в том же 1434 году. Оставленная Юрием духовная написана прежде, а именно — тотчас по приходе из Орды, когда еще он владел Дмитровом{740}.
Любопытны договорные грамоты, заключенные перед этим временем в. князьями Василием и Юрием с удельными князьями — сыновьями Андрея Дмитриевича, внуками Владимира Андреевича и св. князем рязанским{741}. Они начинаются: «Божиею милостию» или: «Божиею милостию и Пречистыя Богородицы»; внуки Владимира Андреевича называют в. к. Василия Васильевича старшим братом и отцом, дядю его Константина — дядею; в. к. рязанский Иван Феодорович называет себя племянником Юрия Дмитриевича, как он и был действительно, ибо его мать, жена Федора Ольговича, была дочь Донского; но какой же смысл имеет это выражение: «Имети ти мене собе братеничем?»
Это определение отношений, несмотря на то, что родственное, заимствовано, однако, не из прежнего родового быта: прежде существовали только отношения отца и брата, старшие для младших были отцами, младшие для младших — братьями, племянник для дяди был сыном, ибо при единстве рода различия между ближайшими и отдаленнейшими родичами не могло быть; след., различия между сыном и племянником не было, отношения сына к отцу и племянника к дяде были сдвершенно одинакие, и потому мы видим, что в Древней Руси дядя обыкновенно говорит племяннику: сыну! а племянник дяде: отче! Так, сыновья Андрея Дмитриевича, заключая договор с дядею Юрием, прямо называют его отцом, что понятно и определенно: «Целуй ко мне крест к своему отцу в. к. Юрью Дмитриевичю и к моим детем: имети вам мене собе отцем; а мне в. князю вас держати в сыновьстве и во чти, без обиды».
Итак, что же хочет сказать в. к. рязанский, называя себя племянником князя московского, а не сыном? Он хочет сказать то, что между ними существует кровная связь, вследствие которой он будет уважать Юрия как брата своей матери, а тот должен любить и защищать его как сына своей сестры, безо всяких, однако, родовых отношений, которые уже теперь служили сильнейшим князьям для достижения государственных целей; так, если бы рязанский князь назвался сыном московского, то этим самым, по новому порядку вещей, поступил бы к нему в подручническое отношение, тогда как название племянника ни к чему его не обязывало.
По смерти Юрия престол московский занял старший сын его Василий Косой мимо всех родовых прав, по новому обычаю престолонаследия от отца к сыну. Но братья его, два Димитрия — Шемяка и Красный, поспешили доказать ему, что и они действуют по-новому, т. е. преследуют свои личные интересы, а не интересы рода; они послали сказать Косому: «Если Богу неугодно, чтобы княжил отец наш, то тебя сами не хотим»{742} и в то же время послали к Василию Васильевичу в Нижний звать его на в. княжение в Москву: они знали, что брату их не удержаться в Москве, и потому поспешили добровольным признанием Василия получить расположение последнего и прибавки к своим уделам. Василий Васильевич точно отдал Шемяке удел умершего дяди Константина Дмитриевича — Ржев и Углич, но зато удержал за собою удел дяди Петра — Дмитров и удел Косого — Звенигород{743}, Косой был изгнан из Москвы и лишен удела: ему не оставалось ничего, кроме самых отчаянных средств, которые, след., условливались его положением и притом еще личным характером.
Вообще, чтоб уяснить себе вполне характеры Косого и Шемяки, надобно войти в их положение; несчастные притязания отца вовлекли их во вражду с Василием Московским, из которой им не было выхода. Когда отец их овладел в первый раз Москвою, они стояли за насильственные средства против особы Василия, зная, что других средств быть не могло в это время, во время такой борьбы, в которой примирение было невозможно, в которой один из соперников должен был необходимо погибнуть. Теперь, когда восторжествовал Василий Васильевич, Юрьевичи чувствовали, что победитель должен употребить против них те же самые средства, какие прежде они сами хотели употребить против него, г если они примиряются с ним, то это примирение вынуждено только обстоятельствами, ненадежно, и обе стороны пользуются таким перемирием для отыскивания средств к возобновлению борьбы.
Но во имя чего же идет эта борьба: во имя ли старых и новых прав? Какое старое право поддерживают Юрьевичи против Василия? Борьба идет во имя права самосохранения: доведенные до отчаяния, озлобленные неудачею, Юрьевичи, можно сказать, повинуются одному животному инстинкту самосохранения, забывают человечность в своих поступках, становятся зверями; но ожесточение Юрьевичей необходимо вызывает ожесточение со стороны Василия, вызывает также насильственные меры.
Косой бежал из Москвы, захватив казну великокняжескую; с помощию последней он не мог иметь недостатка в людях, которые за деньги готовы были служить всякому, не разбирая средств. С толпами таких наемников Косой бросался из одной области в другую, как зверь свирепствуя против тех, со стороны которых встречал хотя малейшее сопротивление{744}.
Особенно верных помощников нашел себе Косой в жителях Вятки: этот город был основан буйными толпами новгородских выходцев; потомство основателей не утратило их характера, притом болотистая страна была постоянно убежищем беглецов, отверженников общества{745}; смелые разбойники, равно страшные иноплеменникам и своим, вятчане признавали очень слабую зависимость от в. князей. Вятка была причислена к уделу Юрия Дмитриевича; по смерти его Василий Васильевич не хотел уступить ее Юрьевичам{746}, зная, что эти усобицы будут постоянно находить себе там готовую дружину. Несмотря на это, вятчане видели в Косом достойного себе предводителя и дружно помогали ему.
Пораженный войском Василия Московского в области Ярославской на реке Которости, Юрьевич бросился в Костромскую область, но и там был настигнут соперником, однако разлившаяся весною река не допустила их до битвы, и они взяли мир{747}: договор дошел до нас{748}. В. князь отдал Косому в удел Дмитров; почему же не прежний удел его Звенигород? Почему и прежде Василий не дал этого удела Шемяке, а уступил удел Константина Дмитриевича? Поступок этот объясняется легко из последующих: и после в. князья стараются переменять владения князей удельных, дабы последние, постоянно пребывая в одном уделе, не могли приучить к себе жителей его, приобресть их любовь; вот почему и теперь в. князь не хотел отдать Косому его отчину Звенигород. Юрьевич вступил к Василию в отношения младшего князя и обязывался отдать всю казну, увезенную им из Москвы, равно казну покойного дяди Константина. В этом же договоре встречаем любопытное известие о том, как в это время люди всех сословий, не одни бояре и слуги княжеские, при первом неудовольствии перебегали из одного княжества в другое; в грамоте в. князь выговаривает следующее: «А которые гости суконники вскоромолили на меня на великого князя и на матерь мою на великую княгиню, да вышли с Москвы во Тферь в наше розмирие, а тех ти не приимати».
