Мы уже упомянули раз, что Всеволод по возвращении из Греции жил в Южной Руси, именно в Чернигове, у Святослава Всеволодича. Вот почему последний, надеясь на его благодарность, думал, что с севера ему опасаться нечего, когда там княжит прежний гость его. Но Всеволод, в своем стремлении к цели, указанной Боголюбским, умел забыть личные отношения, и, когда черниговский князь послал своего сына Глеба на помощь к некоторым из рязанских князей, бывших во вражде со Всеволодом, последний схватил молодого князя и в оковах отослал во Владимир{438}. Раздраженный Святослав немедленно собрал полки и вошел в Суздальскую землю.
Тогда обнаружилась перемена, происшедшая в характере князя на севере. До сих пор князь был по преимуществу предводитель дружины, храбрый из храбрых. При встрече с неприятелем его место было впереди всех, след., до сих пор необыкновенная личная храбрость, отважность простого воина необходимо требовалась от князя: таковы были все герои-князья старой, Южной, Руси. Но Всеволод III отличался уже другим характером: встретившись с черниговским князем недалеко от Переяславля Залесского, на берегах реки Влены, он выбрал выгодное положение, укрепился станом и не хотел вступать в решительную битву с южными полками, отличавшимися своею стремительностию в нападениях.
Святослав послал сказать ему: «Брат и сын! Я сделал тебе много добра и не думал получить от тебя такой благодарности; но если уже ты умыслил на меня зло, взял моего сына, то тебе недалеко искать меня: отступи немного от этой речки, дай мне путь, я перееду к тебе поближе, и Бог нас рассудит; если же не хочешь мне дать пути, то я тебе дам, переезжай на эту сторону, и здесь Бог нас рассудит»{439}. Такие слова, отзывавшиеся южнорусскими понятиями о битве, как о суде Божием, не понравились северному князю: он велел взять послов Святославовых и отправил их во Владимир, а князю их не дал ответа; тогда последний, постояв еще несколько дней и боясь оттепели, принужден был покинуть стан на жертву суздальцам и удалиться.
Таким образом, Всеволод первый перестал полагаться на битвы, как на суд Божий, первый начал предпочитать осторожность в битвах решительности, и он достиг своей цели, ибо тот же самый Святослав Черниговский, который прежде, надеясь на свою старость и добро, оказанное им Всеволоду, вздумал было называть северного князя сыном, тот же самый Святослав в 1194 году, когда хотел идти войною на рязанских князей, должен был сперва послать ко Всеволоду попросить позволения воевать с Рязанью, и в. князь владимирский отказал в просьбе{440}.
В это время область Рязанская была разделена между многими князьями, потомками Ярослава Святославича; как везде, так и здесь родовые отношения завязали споры; как везде, так и здесь в описываемое нами время шла борьба между дядьми и племянниками, с тем только различием, что в княжестве Рязанском эта борьба не могла принять характера войны междоусобной, потому что по слабости своей Ярославичи всегда были ротниками какого-нибудь сильнейшего князя; теперь они признавали старшинство Всеволода, который не любил позволять младшим своим самоуправст за; след., князьям рязанским в их борьбе оставалось одно средство вредить друг другу, именно возбуждать друг на друга нелюбье в. князя.
В 1207 году, когда Всеволод предпринял поход против Ольговичей Черниговских и послал приказ рязанским князьям явиться в его стан, двое из них, Глеб и Олег Владимировичи, и двоюродный дядя их Давид Юрьевич Муромский донесли на остальных своих родичей, что они передавались Черниговским{441}. Всеволод, поверив доносу, велел схватить обвиненных вместе с их думцами и отвести во Владимир, а Рязань отдал сыну своему Ярославу; но, узнав, что рязанцы неохотно повинуются чужому князю, явил пример неслыханной до тех пор строгости: он велел жителям Рязани выйти из города, который был превращен в пепел. Туже участь имел и Белгород Рязанский. Не пощадив князей и народа, северный князь не пощадил и духовенства: епископ Арсений был приведен пленником во Владимир{442}.
Еще замечательнее были отношения Всеволода к южным Мономаховичам. В это время Южная Русь наслаждалась спокойствием, потому что могущество северного князя сдерживало в ней все междоусобия, Ольговичи не смели трогать Мономаховичей, потому что боялись Всеволода, который как Мономахович вступился бы за своих. С другой стороны, Мономаховичи южные не смели трогать Ольговичей, ибо вовсе не полагались на доброжелательство Всеволода, который не хотел усиливать своих родичей на счет Ольговичей, потому что такое усиление было для него столь же опасно, как и могущество Ольговичей; напротив, как видно, Всеволод III хотел держать оба враждующие рода в равновесии, держать в страхе один посредством другого, что необходимо давало ему самому важное пред ними преимущество. Такое поведение Всеволода, сдерживая усобицы на Руси, давало ей возможность обратить все свои силы на половцев: вот почему это время ознаменовано самыми блестящими успехами русского оружия в степях подонских.
Но скоро сцена военных действий переносится с востока на запад, поводом к чему послужило прекращение Ростиславова рода, княжившего в Галиче. Я не могу останавливаться долго на галицких происшествиях; всего важнее для нас будет указать на причины различия, скоро обнаружившегося между Галицким княжеством и остальными областями русскими.
На Руси дружинники, благодаря беспрерывному переходу князей из одной области в другую, не могли нигде основаться в качестве постоянных землевладельцев, нигде не могли приобресть аристократического характера с особым сословным интересом, и потому в отношениях между князьями бояре не могли играть важной роли; если они появляются на сцену, то не как лица независимые, действующие в смысле своего сословного интереса, но всегда только как побочные деятели при князе; так, напр., бояре являются постоянными советниками, неразлучными сопутниками князя, но здесь они действуют постоянно в интересах князя и никогда в интересе сословном; если боярин, перейдя от одного князя к другому, поссорит их, то чрез это он имеет влияние на события, однако и здесь опять этот боярин действует в личном интересе, а не в сословном.
Не так было в Галиче: эта страна, ставшая владением Ростиславичей, князей, исключенных из старшинства в роде Ярослава I, равно как из владения остальною родовою собственностию, по этому самому не переменяла князей своих, с другой стороны — не дробилась на мельчайшие волости в роде Ростиславичей, ибо Владимиру удалось избавиться от всех родичей и стать единовластителем в Галиче, которое единовластие продолжалось и при единственном сыне его Ярославе. Таким образом, когда остальная Русь представляла зрелище беспрерывного движения и перехода, в княжестве Галицком не было никакого движения, никакого перемещения князей, вследствие чего и боярам княжеским была возможность установиться в стране, получив значение постоянных землевладельцев, приобресть великое влияние на дела страны. Вот почему галицкие бояре имеют другой характер, чем бояре в остальной Руси. Касательно различия между обоими можно выразиться так: бояре в остальной Руси были бояре князей, бояре галицкие были бояре княжества.
Таким образом, на двух концах — северо-западном и юго-западном, в Новгороде и Галиче, — обнаруживаются в формах быта отмены против быта в остальной Руси, а именно: в Новгороде вследствие беспрерывной смены князей усиливается народовластие, тогда как в Галиче вследствие оседлости, неподвижности князей усиливается боярство, причем, разумеется, соседство Венгрии и Польши не могло остаться без влияния.
Бояре галицкие показали свою силу еще над самим Ярославом Осьмосмыслом, которого могущество так славилось на Руси. Этот князь дурно жил с женою своею, дочерью Юрия Долгорукого, следуя внушениям любовницы своей, которой одно имя (Настасья) осталось в летописи. Несчастная княгиня не могла долго терпеть поведения мужа и, сопровождаемая многими боярами, недовольными господством княжеской любовницы, удалилась из Галича вместе с сыном Владимиром. Но около князя оставались еще другие бояре, враги Настасьи: они схватили князя вместе с любовницею, перебили ее доброжелателей и княжеских любимцев, после чего возвратили бежавшую княгиню с сыном, а ненавистную Настасью сожгли живую; сын ее Олег был отослан в заточение, а князь Ярослав принужден дать клятву, что будет хорошо жить с женою{443}. Но эта клятва была вынужденная: по смерти своей Ярослав отдал галицкий стол не Владимиру, законному своему сыну, которого не любил за дурной нрав и непослушание, но Олегу, рожденному от Настасьи, причем взял клятву с Владимира не искать стола под братом, а с бояр — повиноваться Олегу.
