«Декабрьские вечера» всегда проходили при аншлагах. У нас никогда не было на них непроданных билетов.

Рихтер известен во всем мире. Он играл в Америке, Японии, в европейских городах. Он очень любил играть в Германии и Италии, где хорошо слушают, хорошо знают музыку. Присутствие Святослава Теофиловича Рихтера в музее дало какое-то новое измерение нашему прекрасному и знаменитому дому. В него вошла музыка и стала содержанием нашей жизни и нашей деятельности. Когда-то, когда музей возник, он назывался Музей изящных искусств, то есть, хотя он был создан для пластических искусств, у музея всегда было тяготение к разного рода искусствам. Я бы сказала, что это свойственно и мне тоже. У нас любят музыку. Например, в отделе нумизматики, а потом ученым секретарем музея работал Владимир Владимирович Леонович, племянник Бориса Пастернака, он был другом Рихтера гораздо раньше, чем я, и он внимательно относился к музыкальным программам музея. Многие наши сотрудники постоянные посетители консерватории. Идея фестиваля нам очень близка, и, я думаю, наши зрители уже по-другому, более расширено воспринимают тот мир пластических искусств, ради которого они приходят в музей.

Рихтер был очень немногословным человеком и поэтому любые его замечания тем более обретали больший вес и значение для нас, особенно в том, что касалось изобразительного искусства, которое он великолепно знал. Рихтер многому нас научил. Он раздвинул какие-то горизонты. Разговоры с ним, которые у нас случались и у него дома, и в музее, давали мне новые и новые знания и новые импульсы.

Сам Рихтер говорил: «Теперь у меня есть свой дом — это Пушкинский музей, и свой месяц — декабрь».

«Декабрьские вечера» стали вторым призванием музея, его «Скрипкой Энгра». Занятием факультативным, но, как оказалось, многократно расширившим наши возможности в диалоге со зрителем. Музыкальный фестиваль придал музею новое измерение, обогатил восприятие глубиной ассоциаций, широтой представления о времени создания художественных произведений, размышлениями о природе искусства. Он вернул нас к начальному пониманию нашего Дома как музея Изящных Искусств.

Когда я впервые попала в дом к Ирине Александровне, я с удивлением увидела у нее множество мягких игрушек, животных. Оказалось, что она их не то, чтобы собирала, но покупала, потому что они ей очень нравились. Особенно любила она старую плюшевую собаку. Вообще Ирина Александровна ничего не собирала. Она мне как-то сказала, что ей не свойственно чувство собственничества, и милые безделушки у нее дома и на столе на работе были подарками. Конечно, ей много что дарили. Книги она часто передавала в библиотеку, а вот конфетами и другими угощениями, особенно подаренными под Новый год или на 8-е марта, она делилась со своими коллегами, друзьями, и со мной в том числе, и мы частенько собиралась вокруг круглого стола на импровизированном фуршете, Ирина Александровна выставляла коробки и коробочки, а мы как дети выбирали себе самое вкусненькое. Ирине Александровне, на мой взгляд, была свойственна некоторая добрая детскость — она любила сюрпризы, подарки, что-то любопытное, но одновременно и мудрость повидавшего жизнь человека — по крайней мере так казалось по тому, как она наблюдала за нами. Мне кажется, что таким же человеком был и Марк Шагал.

Я помню, как в 1973 году Марк Захарович Шагал провел с нами несколько часов в Пушкинском музее. Он пятьдесят лет не был в стране, и вот, во время своего пребывания в Москве, пришел к нам. Он ознакомился с экспозицией музея и больше часа рассматривал рисунки Анри Матисса из нашей коллекции. Мы знали, что он очень любил Матисса, был с ним хорошо знаком и очень его уважал. Сохранилось много фотографий того посещения музея Шагалом, и в них читается ликующая, радостная атмосфера, которая охватила всех нас, когда мы увидели этого великого художника. Тогда он сам высказал пожелание увидеть свои живописные работы в нашем музее. Те работы, которые он создавал на протяжении многих десятилетий своей жизни во Франции, в США, вне России.

Его выставка состоялась в 1987 году, через 14 лет после визита Марка Захаровича к нам, и, к сожалению, через два года после его кончины. Очень многое должно было произойти в стране, чтобы большая выставка Шагала стала у нас возможной.

Эту выставку ждали давно. Ждали прежде всего те зрители, которые причастны к XX столетию не только датой своего рождения, но и своей духовной жизнью, интересами и художественными привязанностями. В какой-то мере выставка стала возможной потому, что до этого музей в весьма непростых условиях сделал многое для того, чтобы центральные явления искусства XX столетия могли быть показаны в его залах. Об этой выставке наш музей и я хлопотали очень долго, пока среди людей, которые принимают решения подобного рода, не нашлись умные люди и выставку нам разрешили. Наверное, немалую роль сыграло и то, что в 1987 году отмечалось 100-летие мастера. Марк Шагал прожил огромную жизнь, он родился в 1887 году, а умер в 1985-м. Наша выставка 1987 года оказалась первой большой ретроспективой произведений Шагала после его кончины не только в нашей стране, но и во всем мире. А для нашей страны она оказалась первой после того, как этот великий художник в 1922 году покинул родину. Конечно, в 1973 году, к его приезду, была устроена в Третьяковской галерее небольшая выставка, которая была составлена в основном из графических произведений и, буквально в последнюю минуту, к ним подвесили несколько картин из запасников Третьяковки. Думаю, что выставка в Пушкинском музее стала, можно сказать, впечатляющим уроком, возвращением утраченных ценностей отечественному искусству.

Марк Захарович Шагал принадлежал к поколению бунтарей и мечтателей, которые начинали новую эпоху в развитии художественной культуры. Такого рода художники нашлись во всем мире и в России, и во Франции, и в Америке, но Шагала можно было бы зачислить в число тех, кто обозначил самое авангардное и смелое искусство XX века.

Шагал родился в Витебске в 1887 году в черте еврейской оседлости. Впечатления этого местечкового быта и были те первые и основополагающие впечатления, которые, как потом показало его творчество, остались с ним навсегда. Трансформировавшись, они стали основой, на которой выросло его искусство. Он, как художник, проделал чудодейственный, я бы сказала, головокружительный художественный путь. Его продвижение в постижении современного ему искусства, в постижении тех задач, которые предстояло выполнить, было просто поразительно! Первые годы он жил в Витебске, здесь он получил какие-то уроки искусства у местного художника Юделя Моисеевича Пэна, к которому он поступил в 1906 году, но в очень скором времени Шагал покинул Витебск и поехал в Петербург.

Ирина Антонова и Марк Шагал в ГМИИ им. А. С. Пушкина, 1973. © ГМИИ им. А. С. Пушкина

В Петербурге он поменял несколько учителей и несколько художественных школ. Здесь огромное везение было в том, что его несомненный талант заметили и он попал в ученики к художнику Николаю Рериху. Этот период обучения был достаточно коротким, но дал ему очень много. Шагал посещал школу Общества поощрения художеств[16], затем студию Елизаветы Званцевой[17], где учился у таких крупнейших мастеров того времени, как Лев Бакст и Мстислав Добужинский.

Уже в 1910 году Шагал попал в Париж. Он очень стремился увидеть, что делают французы, и поучиться у них. До сих пор неизвестно, удалось ли ему увидеть что-то из французского искусства, когда он был еще в России. Может быть, в Петербурге он что-то видел, может быть, он ездил в Москву, хотя каких-то свидетельств о его поездке не существует. А в это время в Москве находились две огромные замечательные коллекции современного французского искусства Сергея Щукина и Ивана Морозова.