Очень приятно, что в дополнение к визуальному образу Рихтера мы получили в дар замечательный его портрет скульптора Эрнста Неизвестного. Это большой бюст Рихтера, и это, конечно, Рихтер, он узнаваем. Неизвестный увидел его через музыку, через его качества как музыканта. И по-своему, мне кажется, он прав. Твердость и сила, которые присутствуют в его музыке, но которых совсем не было во внешнем облике Святослава Теофиловича, переданы здесь.
Может быть, одной любовью Святослава Теофиловича к искусству все-таки не объяснишь столь тесную связь Рихтера с Пушкинским музеем. Рихтер любил играть в музее. Я думаю, что мое личное знакомство с Рихтером состоялось уже после 1961 года, после того как я стала директором музея, потому что тогда уже его супруга, прекрасная камерная певица Нина Львовна Дорлиак, звонила мне непосредственно. Я стала бывать у них дома, на вечерах, которые он проводил. А его концерты у нас обычно начинались с того, что Нина Львовна звонила накануне и говорила: «Ирина Александровна, вы знаете, Святослав Теофилович хотел бы у вас поиграть завтра. Это возможно?». Я радостно говорила: «Да, Нина Львовна, возможно». Но, откровенно говоря, сама впадала в тихий ужас. Потому что надо было сделать очень многое: пригласить публику за один день; настроить, привести в порядок рояль — мы вызывали специального мастера из Консерватории; надо было проделать много разной работы для того, чтобы все было в порядке. Но нам это всегда удавалось.
Рихтер играл у нас очень много: сначала раз в два года, потом каждый год, а потом и несколько раз в год. Концерты устраивались в самых разных залах. Всегда переспрашивая, очень тщательно записывал в свой дневник: «Ага, значит, я играл в зале французской живописи XVIII века. Так, я играл в зале французской живописи XX века». Или в зале Голландии и так далее. Он был в этом плане очень точен. Много играл он в Итальянском дворике.
Я помню, что некоторые из его концертов носили характер репетиционный. То есть это был окончательный проигрыш перед тем, как, скажем, сыграть концерт в Большом зале Консерватории. Так было с программой Шуберта, которого он очень долго не играл. Он создал программу и через несколько недель, после того как сыграл у нас, выступил с этой программой на концерте в Большом зале Консерватории.
А потом произошел случай, который положил начало новому этапу в отношениях музея и Святослава Теофиловича.
Мы с ним иногда пересекались за границей, когда я бывала там в командировках, и в 1981 году Рихтер пригласил меня посетить организованный им во французском городе Туре фестиваль. Я, конечно, с радостью согласилась. К этому времени фестиваль существовал много лет, на него приезжали крупнейшие музыканты мира, выступало много наших исполнителей: Юрий Башмет, Наталья Гутман и многие-многие другие. Это был интереснейший фестиваль, и проходил он в очень необычном помещении — не в самом городе Туре, а под ним. Буквально в поле стоял большой амбар XIII века, который когда-то использовался для хранения зерна. Он очень хорошо сохранился, и это здание Рихтер избрал для своего фестиваля. В нем помещалось много народу. Фестиваль проходил, как правило, в последнюю неделю июня — в начале июля.
Здание амбара было высокое, со стропилами, земляным полом, на полу стояли стулья, а в глубине была построена эстрада. Там мог играть целый оркестр, и в тот год, когда я там была, выступал знаменитый французский композитор и дирижер — Пьер Булез. Я имела честь с ним познакомиться.
Концерты были очень интересные, и в какой-то момент я спросила: «Святослав Теофилович, почему вы организовываете такой фестиваль во Франции да еще в этом амбаре? Чудное место, романтическое, все великолепно. А почему не где-нибудь в нашей стране?». Он так по-детски развел руками и сказал: «А где там?». Я говорю: «Ну как где? Ну вот хотя бы в нашем музее» — «А где там?». «У нас есть Белый зал, в котором тоже много места, и там можно было бы поиграть». Совершенно неожиданно он сразу же согласился. Я не знаю, может быть, он был подготовлен своими многолетними концертами в нашем музее, но дело завертелось, и уже в декабре того же, а именно 1981 года, мы открыли наш международный фестиваль.
Название ему придумал Святослав Теофилович. Он сказал: «Давайте назовем его „Декабрьские вечера“, раз мы начали в декабре». Мне не понравилось это название, я подумала: «Ну что это такое — декабрьские? Оно какое-то царапающее — „декабрьские“». Я ему говорю: «Знаете, а мне не очень нравится» — «А что вы предлагаете?» — «Ну, можно было бы назвать „Дары волхов“. Это же декабрь, Рождество. Музей находится на Волхонке. Вы, музыканты, для нас волхвы — вы приносите дары». Он думал. Я видела, что ему это название понравилось, но он сказал: «Знаете, Ирина Александровна, нас не поймут». Наверное, он был прав, ведь это был 1981 год. Мы назвали фестиваль «Декабрьские вечера», а с тех пор, как Святослав Теофилович ушел от нас, мы называем фестиваль «Декабрьские вечера Святослава Рихтера».
Наш фестиваль не просто музыка в музее. Концерты делают многие музеи мира, я слушала их в Лувре, в Метрополе, в других местах, но наши концерты построены на созвучии музыки и пластических искусств — живописи, скульптуры и графики. Таково было желание Рихтера, поскольку он сам был художник и понимал: если я пришел в музей, должно быть какое-то созвучие. Почему я играю в музее, а не еще где-то? Это не просто зал, это зал, насыщенный искусством, и надо ему отвечать.
На созвучии мы строили свои программы. Иногда удавалось лучше, иногда они были прямолинейны, иллюстративны — музыка одной эпохи, и искусство того же времени. Но, как правило, фестивали оказывались гораздо сложнее по теме. Назову некоторые из них. Достаточно сложно был поставлен фестиваль, как его назвал сам Рихтер — «три Ша». «Три Ша» — это романтическая музыка: Шуман, Шопен, Шуберт. Для этой выставки мы получили картины из Лувра, из картинной галереи Лондона, из Третьяковской галереи, из нашего музея. Это была тема романтизма, но показанная гораздо более широко и продуманно.
Нам удались и еще более тонкие созвучия — рисунки и книжная графика Матисса и музыка шести композиторов, среди которых: Шестакович, Прокофьев, Шёнберг. Это оказалось каким-то чудом. Матисс отвечал им всем, хотя это были композиторы разных направлений.
Могу привести еще один очень интересный, на мой взгляд, пример. Это камерное творчество мастеров, работающих в крупной, большой форме. А именно Бетховена и Рембрандта. Разные страны, разные века. Рембрандт — XVII век. Бетховен уже конец XVIII и начало XIX века. Но оказалось, что камерное творчество для художника большой формы имеет свои законы и помогает, я бы сказала, гораздо больше открыть, обнажить душу каждого из творцов. Мы это увидели во всех офортах Рембрандта и в камерной музыке Бетховена — квартетах, трио и некоторых вокальных сочинениях.
Каждый раз в этих задумках принимал участие сам Святослав Теофилович. Больше того, он помогал искать картины, даже подписывал со мной разные письма руководителям зарубежных музеев, чтобы получить то или иное произведение для выставки.
На фестивале у нас не только играли музыку, но и ставили спектакли. Борис Покровский — крупнейший оперный режиссер — вместе с Рихтером поставил оперу Бенджамина Бриттена «Поворот винта». Этого английского современного композитора в России до того времени не ставили, а Рихтер поставил у нас две его оперы — «Поворот винта» и «Альберт Херринг». Рихтер очень дружил с Бриттеном и любил его музыку.
Была у нас на фестивале и опера Генри Пёрселла «Буря» по драме Шекспира. Этот спектакль поставил знаменитый режиссер Анатолий Эфрос. Он пригласил Анастасию Вертинскую на роль Просперо, хотя это мужская роль, а Эрика Курмангалиева, контратенора, на роль Ариэля. Тоже был очень интересный спектакль.
Рихтер все время обогащал фестиваль. Мы играли музыку самых разных веков, приглашали самых разных исполнителей из многих стран мира. Здесь выступали такие певцы, как Петер Шрайер, пела совсем молодая Анна Нетребко. Играл знаменитый Исаак Стерн. Многих мы приглашали по предложению Рихтера. Конечно, были и наиболее близкие ему музыканты: Юрий Башмет, который после кончины Святослава Теофиловича стал художественным руководителем «Декабрьских вечеров», Наталия Гутман, Василий Лобанов, любимый скрипач Рихтера Олег Каган, он тоже был одним из основателей нашего фестиваля.
