Однако, несмотря на то что эмигранты старались поддерживать русскоязычную культуру, они чувствовали и потребность контактов с доминировавшими в местах своего проживания культурами. Ценность западноевропейской культуры у большинства эмигрантов не вызывала никаких сомнений. Русские, начиная с Петра Великого, искали на Западе новые идеи – и в культуре, и в других областях деятельности. Теперь же им хотелось, чтобы европейцы оценили значение русской культуры и признали, что она является частью западноевропейской и ничем ей не уступает. Таким образом, задача членов диаспоры была двоякой: изменить культурную историю России, чтобы сохранить особое чувство ее самобытности, и представить миру культуру и прошлое России в правильном свете, противоборствуя переписыванию этого прошлого Советами.

Центральной фигурой в таком освещении прошлого стал Пушкин. Однако его литературное наследие не могло преодолеть пропасть между русскими и носителями другой культуры; литература была не лучшим средством для приобщения иностранцев к русской культуре и истории. Литература отделяла русских от культурной среды, в которой они жили, им было довольно трудно приобщить к ней тех, для кого русский язык не был родным. Однако существовал вид русского искусства, который был в высшей степени переводимым и успешным в Европе начала XX века, – балет. Благодаря «Русским сезонам» Дягилева русская музыка, декорации и костюмы, а также талантливые танцовщики получили известность во всем мире. Балетные трактовки русской истории и фольклора вышли на сцены Монте-Карло, Нью-Йорка и Парижа. Балет сделал для распространения русской культуры в Европе и мире больше, чем любой другой вид искусства.

Одним из тех, кто объединял «альтернативную» культуру русской эмиграции и европейскую культурную жизнь, частью которой являлись балеты Дягилева, оказался С. М. Лифарь, молодой танцовщик и хореограф родом из Киева. Предназначенные для эмигрантов русские культурные институции в Европе существовали со времен революции. Однако, помимо них, был и другой способ поддержки русской культуры в условиях изгнания – информирование о ней местных жителей, распространение знаний о выдающихся русских культурных деятелях. В Париже и в целом во Франции именно Лифарь взял на себя обязанности «рекламного агента» – распространителя знаний о русской культуре и о ключевой для середины 1930-х годов фигуре – Пушкине.

Лифарь сыграл чрезвычайно важную роль в культурных мероприятиях, приуроченных к празднованию столетия со дня смерти Пушкина в 1937 году. Он не только стал руководителем главной европейской юбилейной выставки, которая называлась «Пушкин и его эпоха» и проходила с 16 марта по 15 апреля 1937 года в Париже, но и решил поучаствовать в юбилейных торжествах с помощью собственных литературных экспериментов.[208] Обратимся к его литературным опытам, чтобы пролить свет на различные модели понимания и представления Пушкина российской и французской аудитории в 1930-х годах.

Сам Лифарь указывал, что его «пушкинизм» проистекает из признания гениальности Пушкина, а также из осознания того, что

Нет сомнений в том, что Лифарь был важной фигурой в мероприятиях, посвященных столетию со дня смерти Пушкина, которые проводились в Париже в 1937 году. Он был членом парижского Пушкинского комитета – организации, основанной в 1934 году для подготовки юбилея. Лифарь описал свою деятельность в книге «Моя зарубежная Пушкиниана», где глазами непосредственного участника рассказывается о событиях и закулисных интригах. Эта книга является бесценным, хотя и предвзятым, источником для изучения как парижских чествований Пушкина, так и истории русского пушкинизма в целом[209].

Центральный Пушкинский комитет в апреле 1937 года направил Лифарю благодарственный адрес, в котором отмечалась его особая роль в русской эмигрантской культуре и в пушкинских празднованиях:

«Пушкинский Дом» был назван неслучайно: члены Пушкинского комитета сознательно упомянули учреждение, занимавшееся изучением Пушкина и проведением посвященных ему выставок в СССР – то есть Пушкинский Дом Академии наук в Ленинграде. Имитация советских институций была составной частью эмигрантских мероприятий, посвященных Пушкину и русской культуре. Посетителей «Пушкинского Дома» Лифаря объединяло нечто большее, чем простой интерес к экспонируемым на выставке раритетам. Они оказывались сопричастны к успешно проведенному эмигрантами историко-культурному мероприятию.

Лифарь обладал уникальными качествами, позволившими ему достойно представить Пушкина и Россию Западной Европе при организации парижской выставки 1937 года «Пушкин и его эпоха». Он являлся владельцем целой коллекции связанных с Пушкиным предметов, которые были включены в экспозицию. Среди них были портреты родителей жены Пушкина, миниатюрный портрет самого Пушкина работы Тропинина, печать Пушкина и его «паспорт» – подорожная, выданная для поездки в Бессарабию, а также некоторые личные вещи и несколько рукописей поэта. Именно собирание рукописей привело Лифаря к участию в пушкинских днях, а также к началу собственной литературной деятельности.

Как рассказал сам Лифарь, в его наставнике Дягилеве «сидел “микроб” коллекционерства»: он собирал все, начиная с граммофонных пластинок и заканчивая редкими книгами и рукописями. В конце 1920-х годов Дягилев познакомился с графиней Софией де Торби, покровительницей балета и морганатической супругой великого князя Михаила Михайловича. Эта дама была дочерью младшей дочери Пушкина, графини Натальи Александровны Меренберг. Обиженная на царское правительство за то, что великому князю после заключения брака было запрещено жить в России, леди Торби поклялась, что не только она сама, но и принадлежащие ей письма Пушкина к невесте, Н. Н. Гончаровой, никогда не увидят России. Графиня де Торби собиралась завещать одно из писем Дягилеву. Через несколько месяцев она умерла, Дягилев «стал буквально бредить этим письмом и поставил себе целью иметь его». В конечном счете он добился своего и приобрел у вдовца не одно, а все письма Пушкина. Вскоре Дягилев скончался. Лифарю удалось выкупить дягилевскую библиотеку, в том числе и письма Пушкина к невесте – а вместе с ними он унаследовал также и «микроб коллекционерства» [Лифарь 1966: 26–31][211].

Одной из причин, по которым Лифарь оказался идеальным организатором пушкинских мероприятий, был его статус европейской знаменитости. В течение долгого времени он был членом дягилевской балетной труппы «Ballets Russes» и был широко известен как солист. В мире танца Лифарь был знаменит настолько же, насколько в оперном мире Шаляпин. Сам Лифарь рассказывал о том, что П. Н. Милюков, М. М. Федоров и В. Ф. Зеелер, основатели Центрального Пушкинского комитета, предложили ему возглавить эту новую организацию «как носителю знаменитого русского имени наряду с Шаляпиным и Рахманиновым» [Лифарь 1966: 32]. К 1937 году Лифарь был известен и уважаем европейцами как знаменитый танцовщик, хореограф и руководитель балетной труппы Парижской оперы, он олицетворял собой связь русскоязычного и франкоязычного Парижа. По словам Лифаря, уже в 1934 году он был «признан в какой-то мере как сила, стоящая за троном Международного комитета, и получил задание создавать по всему миру отделения» Пушкинского комитета; число этих отделений в итоге выросло до ста шестидесяти шести [Lifar 1979: 140].