Однако несмотря на все трудности, в 1943 году третья часть романа была опубликована. Эта часть, озаглавленная «Юность», начинается с последних лицейских лет и заканчивается первой ссылкой поэта, охватывая, таким образом, период приблизительно с 1816 по 1820 год [Тынянов 19946: 36–40][64]. Вторая часть кончалась сценой знаменитого царскосельского экзамена, когда Державин признал и благословил своего юного соперника, а третья открывалась приездом Карамзина, Вяземского и В. Л. Пушкина в Царское Село, для того чтобы дать молодому поэту «арзамасское» прозвище – Сверчок, приняв его, таким образом, в круг поэтов. Именно поэтические средства: любовь, дружба, история, философия, а также наиболее важное из них для Пушкина – язык – доминируют в третьей части романа. Замечено, что только в третьей части романа тыняновский стиль начал собираться воедино: «Плоскостная монтажность двух первых частей в третьей части <…> заменяется лирофилософским, суггестивно-метафорическим сгущением текста» [Волович 1989: 525]. Исследователи полагают, что эта часть романа наилучшим образом объясняет, почему Тынянов вообще принялся за роман о Пушкине: именно таким образом он мог развить свою идею о влюбленности молодого поэта в жену Н. М. Карамзина и даже о взаимности этого чувства[65]. В третьей части романа Пушкин должен был повзрослеть. В интерпретации Тынянова, готовясь отправиться в жизненное путешествие, поэт счел своевременным избрать себе «семью» – несколько человек, которые поддерживали бы его всю жизнь так, как не смогли бы родные люди. Пушкин равнял себя с Пущиным, Дельвигом и Кюхельбекером – своими «братьями» в поэзии и членами лицейского братства, – а также с П. Я. Чаадаевым, гусаром и смелым «старшим братом». Покойный Малиновский, первый директор Лицея, едва ли не заменил поэту отца и дядю Сергея и Василия Львовичей (тогда как покровительство нового директора Энгельгардта юный поэт отверг). Вспоминал он и няню Арину Родионовну – в качестве своей истинной матери. Таким образом, Тынянов свел юные годы Пушкина – и это заняло несколько сотен страниц – к двум основам: «Была Арина и был Лицей. Вот и все. Такова была жизнь» [Тынянов 19946: 524].
Сцена с Ариной Родионовной, где Пушкин провозглашает ее своей подлинной матерью, выглядит следующим образом:
Он увидел в последний раз Арину. И простился как должно. Обнял ее.
– Прощай, мать, – сказал он ей.
И Арина диву далась. Посмотрела, не шутит ли. Нет, не шутил. Взглянула на все стороны. Никого не было, слава создателю.
– Что вы, Александр Сергеевич, – сказала она, оторопев, – есть у вас мать.
– Есть, – сказал он серьезно. – Ты и есть мать [Тынянов 19946: 546].
Этот эпизод очень ясно показывает намерения Тынянова. Выраженная здесь идея была важна для него, он писал о ней и в юбилейной статье «Личность Пушкина». В этой работе, которую можно рассматривать как дополнение к романам «Кюхля» и «Пушкин», где снова и снова использовались суждения Кюхельбекера, чтобы прояснить разницу между легендами о Пушкине и самим Пушкиным, Тынянов цитировал отзыв Кюхельбекера о восьмой главе «Евгения Онегина»:
«Поэт в своей восьмой главе похож сам на Татьяну. Для лицейского его товарища, для человека, который с ним вырос и его знает наизусть, как я, везде заметно чувство, коим Пушкин преисполнен, хотя он, подобно своей Татьяне, и не хочет, чтоб об этом чувстве знал свет» [Тынянов 1937: 3].
В словах Татьяны о том, что она с радостью оставила бы свет и удалилась в деревню – туда, где находится «смиренное кладбище, / Где нынче крест и тень ветвей / Над бедной нянею моей», Кюхельбекер и Тынянов прочитывают указание на Арину Родионовну:
Конечно, здесь не только Татьяна, и не только ее судьба: заключенный друг не ошибся; здесь желание самого Пушкина бежать от аристократического света, сбросить ветошь этого маскарада, здесь Пушкин пишет не о татьяниной няне, а о своей, об Арине Родионовне, которую он называл своей мамой [Тынянов 1937: 3].
Более тонкое выражение той же идеи мы находим ранее в романе, когда в 1812 году семья Пушкиных бежит из Москвы в Михайловское во время наполеоновского вторжения. Тынянов заставляет пушкинскую няню отправиться в Петербург, чтобы узнать, как переживает эти опасные времена Александр Сергеевич. Его мать, Надежда Осиповна, не выказывала беспокойства о судьбе старшего сына. Для самой Арины Родионовны стало неожиданностью уважительное обращение к ней со стороны Сергея Львовича, который назвал свою старую служанку Ириной и обратился к ней на «вы» [Тынянов 19946: 372–373].
И критики, и комментаторы замечали, что гипотеза Тынянова относительно Карамзиной как единственной любви Пушкина – той любви, которую он будет помнить и лелеять всю свою жизнь, – весьма интересна и даже убедительна, но отнюдь не безусловна[66]. Возможно, не совсем случайно и то, что самая противоречивая идея тыняновского романа привлекла также и С. М. Эйзенштейна, который увидел в ней возможный источник для киносценария[67]. А. Л. Гришунин в комментариях к статье «Безыменная любовь» подчеркивал интерес Эйзенштейна к сюжетным поворотам; режиссер считал увлечение Пушкина будущей женой, Н. Н. Гончаровой, совершенно непонятным, и ухватился в поисках психологической мотивировки за тыняновскую идею, свидетельствующую о том, что это увлечение «представляло собой поиски Ersatz’a для недоступной возлюбленной» [Тынянов 1969: 403][68]. Фильм так и не был снят, но третья часть романа с ее любовной интригой снова подчеркивает двойственность пушкинского проекта Тынянова и его «научного романа»; статья «Безыменная любовь» и главы третьей части романа («Юность») были написаны одновременно и должны были поддерживать друг друга и ссылаться друг на друга.
Работа над биографическим романом о Грибоедове проходила у Тынянова легче, чем написание эпического романа о Пушкине. И можно указать на несколько причин, из-за которых «тыняновский Пушкин» так и не родился. В новом труде Тынянов пытался применить тот же принцип создания «научного романа», который был опробован в «Смерти Вазир-Мухтара». Но если в описании жизни Грибоедова он воплотил такие приемы, как хронологический сдвиг и сжатие событий в один год, то в «Пушкине» он планировал создать масштабный эпос о главном русском поэте. Следуя намеченному самим Пушкиным плану автобиографии, Тынянов утонул в подробностях.
Эксперимент с Грибоедовым продемонстрировал успех тыняновского метода восстановления истории. Но подойдя к задаче написания романа о Пушкине без этой методологии и отталкиваясь только от документов из архива Кюхельбекера и автобиографических заметок Пушкина, Тынянов понял, что его инструменты не работают, материал расползается и выходит из-под контроля. Роман «Смерть Вазир-Мухтара» представлял собой текст, в котором автор контролировал все, что только возможно; каждая интонация, каждое слово и деталь были тщательно выверены и пристроены к своему месту. Однако Грибоедов был «туманным» историческим персонажем, которого можно было прояснить с помощью тыняновских экспериментальных методов для «полезного» использования в настоящем. Пушкин же был слишком известен и велик для успешного применения тех же методов. Если в «Смерти Вазир-Мухтара» события, персонажи и скрытые отсылки к документам и собственным теоретическим статьям автора сливались в искусно сконструированное, в высшей степени новаторское повествование, то «Пушкина» Тынянову хотелось сделать более простым, линейным и традиционным[69]. Вполне возможно, что установка на реалистический роман, возникшая после утверждения социалистического реализма в качестве главного метода советского искусства в 1934 году, привела к этому новому, прямолинейному реалистическому подходу. Однако к финалу романа (и к концу жизни его автора), в 1943 году, Тынянову уже было ясно, что изобретенный им «научный роман» не получит большого распространения в советской литературе. Тынянов умер, так и не создав биографического портрета Пушкина.
