«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Известную фразу Льва Толстого всё же трудно принять за аксиому. Счастлива или несчастлива была семья Капоне? С одной стороны — разлука, тюрьма, травля в прессе; с другой — любовь, поддержка и взаимное доверие. А вот Паркер Хендерсон-младший, которому то ли повезло, то ли нет, что он не стал полноценным членом банды «Лица со шрамом», 19 мая 1939 года предстал перед судом... в ходе бракоразводного процесса. Причём это он обвинял свою жену в домашнем насилии. По его утверждению, вскоре после свадьбы он оказался в больнице, и вообще его жена была «раздражительной, использовала грубые слова при разговоре с ним и делала пренебрежительные замечания о его семье». Как бы плохо тебе ни приходилось, всегда найдётся кто-то, кто тебе позавидует.

Никто не позавидовал бы только Эдди О’Харе. Хотя Капоне сидел в тюрьме, а сам он завладел его «Убежищем», Эдди не мог чувствовать себя в безопасности: гангстеры предательства не прощают. Не случайно, покидая свою контору в Сисеро в среду 8 ноября, он захватил с собой автоматический пистолет 32-го калибра, как следует вычистив и смазав его. Он сидел за рулём своего новенького купе «линкольн-зефир» чёрного цвета. На углу Огден-авеню и Рокуэлл-стрит с ним поравнялся другой чёрный автомобиль, и двое открыли огонь из дробовиков, стрелявших жаканами (тяжёлыми самодельными пулями). 46-летний Эдди умер сразу, его машина врезалась в столб, а машина убийц проехала дальше и влилась в транспортный поток.

Через пять дней после этого происшествия, 13 ноября, Капоне, отсидевший в Терминале только десять месяцев вместо года, готовился выйти на свободу, заслуженную примерным поведением, чтобы продолжить лечение. (Поскольку официально срок его заключения истекал только в мае 1942 года, Алю поставили ультиматум: либо тюрьма, либо больница). Чтобы обмануть журналистов, собравшихся на вокзале в Лос-Анджелесе, его отвезли в Сан-Бернардино и там посадили в поезд, шедший на восток, но не через Чикаго (власти всё ещё опасались, что там Капоне могут отбить и похитить), а через Сент-Луис; из Гаррисберга, штат Пенсильвания, его на автомобиле доставили в Льюисберг, в Северо-Восточную федеральную тюрьму, где оформили все бумаги и поставили все печати.

По иронии судьбы в тот самый год, когда Капоне вышел из тюрьмы, Джон Торрио сел на два года — и тоже за неуплату подоходного налога. После отмены «сухого закона» Лис имел долю в нескольких легальных предприятиях, в том числе в компании, торговавшей спиртным, и в залоговом агентстве, которым он владел на пару с Голландцем Шульцем. Шульцу тоже предъявили обвинение в неуплате налогов; он попросил у синдиката разрешения убрать прокурора Дьюи, но ему запретили. Шульц всё-таки устроил покушение на прокурора, за что его и замочили свои же в 1935 году. После этого Торрио решил уехать куда-нибудь подальше, например в Бразилию, но когда пришёл получать паспорт, его арестовали. Он признал себя виновным в неуплате восьмидесяти шести тысяч долларов подоходного налога и получил срок. Его жена Анна только тогда узнала, что её муж, «мистер Лэнгли», не совсем добропорядочный бизнесмен. Торрио пообещал ей больше не делать ничего, что сможет её огорчить...

Но вернёмся к Капоне. Вечерняя газета «Ивнинг ньюс» из Гаррисберга писала 17 ноября:

В тюрьму Льюисберга Капоне вошёл через главный вход, а вышел в задние ворота; его посадили в машину с несколькими вооружёнными охранниками и доставили на шоссе близ Геттисберга, где уже дожидались Мэй и Ральф в собственном автомобиле. Всё путешествие заняло три дня. Как только Аль занял место на заднем сиденье рядом со счастливой женой, машина рванула вперёд, взяв курс на Мэриленд.

Капоне решили показать доктору Джозефу Муру — крупному специалисту по лечению нейросифилиса. Тот не обрадовался и предварительно навёл справки в Федеральном бюро тюрем: кто будет выплачивать ему гонорар? Новый директор Джеймс Беннетт посоветовал быть осмотрительнее: власти так и не нашли у пациента никакого имущества, какое можно было бы конфисковать и продать для покрытия расходов, все вопросы — к родственникам. Мэй и Ральф заверили доктора, что счета будут оплачены. Слово Капоне! Этому можно было верить. Мур имел право помещать своих пациентов в престижный госпиталь Джона Хопкинса в Балтиморе, но это учреждение отказалось принять Капоне: только бандитов нам здесь не хватало! В итоге жена и брат отвезли его в больницу «Юнион мемориал» в том же городе. «Лицу со шрамом» отвели палату на пятом этаже, откуда можно было попасть в двухкомнатный номер для гостей, который снимала Мэй за 20 долларов в день: в одной комнате жила она сама, в другой — один из братьев Аля. А ещё она арендовала большой кирпичный дом в георгианском стиле на тихой улочке; там расположилась свекровь.

Пресса, разумеется, вцепилась в эту «муху» и принялась делать из неё «слона»: семья Капоне якобы заняла весь пятый этаж, выставив оттуда всех пациентов; Аля снова окружают телохранители и даже «дегустатор» еды, поскольку он боится отравления; к его услугам личный парикмахер и массажист. На самом деле массаж входил в программу физиотерапии, пациентов больницы регулярно обслуживал цирюльник, роль телохранителей выполняли братья, а страх отравиться перестал быть навязчивой идеей Аля, когда он вышел из тюрьмы: у него в голове сновало достаточно других «тараканов».

На основании проведённых исследований доктор Мур вынес вердикт: у пациента ещё с 1936 года, а то и раньше, развился «паретический психоз». Он пришёл к такому выводу после переписки с врачами, на попечении которых Аль был в Чикаго и Майами. Лечение, которое Капоне получал в тюрьме, было неадекватным, а врачи из Алькатраса проявили вопиющую безграмотность, начав «малярийную терапию», когда пациент уже полгода был не в своём уме. Если по прибытии в Алькатрас его ментальный возраст оценили в 15 лет, теперь он рассуждал и вёл себя как семилетний гиперактивный ребёнок. В довершение всех бед у Ральфа не сложились отношения с лечащим врачом (старший Капоне вообще был груб, нахрапист и хамоват и не отличался умом), а поведение Аля ухудшилось после того, как Ральф сказал, чтобы он не слушал «этого шарлатана», и пообещал, что скоро заберёт брата отсюда и отвезёт к «другим докторам». Аль развоевался (а он всё ещё был силён), набрасывался на медперсонал, особенно если в его палату входил незнакомый санитар; его с большим трудом удалось утихомирить, но тревожное состояние сохранялось ещё больше месяца: вдруг накатывали приступы беспокойства, гнева и неконтролируемого поведения.

Восьмого января Капоне перевели на амбулаторное лечение, он поселился вместе с женой, матерью, Джоном и Альбертом в доме 5708 на Пимлико-роуд и провёл там полтора месяца; Ральф приезжал туда время от времени. Соседи видели, как Аль гуляет по двору или по улице в обществе кого-нибудь из родных. Если он кого-то не узнавал, то реакция была такая же, как в больнице, только теперь жертвами вспышек его гнева становились члены семьи. Мэй считала, что всё это со временем пройдёт, и старалась поддерживать хотя бы иллюзию нормальной жизни. 25 января 1940 года, когда у 22-летнего Ральфи и его жены Бетти родилась дочь Дейдре Мария, «мистер и миссис Ральф Габриэль[73]» получили две поздравительные телеграммы из Балтимора: от бабушки Терезы и от «тёти Мэй и дяди Аля»: «Девочка новая жизнь новая любовь и новое счастье». Молодые родители получили подарки: детскую кроватку и приданое для младенца. Дядю Аля прочили в крёстные отцы, но из-за его болезни эту обязанность взял на себя Сонни.