Я загрузила кофемашину. Было о чем подумать, и мне хотелось посидеть в тишине, чтобы собраться с мыслями.

Когда кофе приготовился, налила ароматный напиток в любимую кружку и села за стол. Устало опустила лицо в сложенные руки. Какой крутой поворот сделала моя жизнь всего за сутки!

Да, у меня тоже был свой меркантильный интерес в сложившейся ситуации, не по такой уж доброте душевной я согласилась на эту аферу! Я мать! К тому же, мать-одиночка, у которой трое детей. Я же прекрасно понимаю, что должна обеспечить им лучшее будущее, и моих сил на это может не хватить. Предложение Павла Сергеевича было гарантом для моих детей, что они получат достойное образование. Возможно, то, какое у меня им дать попросту не получится!

Да, полтора заявленных контрактом года не будут простыми. Для меня. Жить с чужим мужчиной под одной крышей, терпеть особые ограничения в личной жизни, особенное положение в обществе… Павел Сергеевич не стал лукавить и сразу обо всем предупредил: на людях мы должны создавать образ если не идеальной, то дружной семьи. Никаких склок, скандалов, претензий, хмурого обращения и игнора — что бы ни происходило в стенах нашего общего дома. Ничто не должно бросить тень на репутацию будущего депутата.

И я согласилась. Ради детей. Ради их будущего. Ради того, чтобы у них был билет во что-то лучшее, в ту жизнь, которой они достойны.

Для моей моральной стороны это было грязно. Я продала себя. Продала полтора года своей жизни. Для меня это было сродни моральной проституции, и мне было больно. Даже оттого, что я была слабой. Увы, я боялась, что без этого предложения у меня не получится помочь своим детям. Да, я чувствовала, что у меня есть силы, что могу закусить удила, пахать на нескольких работах, забыть о себе… И все равно этого было бы мало! Мне понадобятся десятки лет, чтобы мои дети могли претендовать на места в лучших ВУЗах — и доучиться там, — чтобы купить дом или квартиру, ту, в которой всем было бы комфортно и свободно… А у меня этого времени нет! Десять лет, и Лизке надо будет определяться с поступлением. Потом еще четыре — и уже Еська будет на пороге студенчества. А там и до Вани недалеко! И студенчество — это ведь не только сама учеба, но еще и общежитие, оплата различных нужд юных гениев, практика, бытовые расходы… Да, Алексей будет помогать, в этом я не сомневалась. Но этого всего будет недостаточно.

— Господиии… — простонала глухо я, откидываясь на железную спинку кухонного стула.

На глаза набежали слезы. Ну вот как я могла в такое вляпаться?!

Неожиданно раздался тихий стук во входную дверь.

— Да, ночные посиделки становятся традицией, — вздохнула я и пошла открывать.

— У вас с братом дежурства расписаны на ночные посещения моей квартиры, или вы по наитию? — вместо приветствия буркнула я, пропуская Егора в коридор.

Тот сделал один только шаг на порог и нерешительно остановился, стыдливо поглядывая на меня.

— Я пришел извиниться, Марин, — вздохнул, наконец, Егор и вытащил руку из-за спины с одной белой розой на длинном стебле. — Примешь ее в знак моего раскаяния и самого искреннего извинения? — его брови как-то жалобно приподнялись, намеренно превращая мужественное лицо в смешную маску.

Я просто не могла не улыбнуться! Даже если хотела бы сохранить серьезный вид!

— Оригинально вы решаете вопросы в полночь! А если бы я спала уже? — тихо смеясь, чтобы не разбудить детей, спросила я.

— Я увидел свет на кухне. Иначе бы не поднялся! — поднял он руки, ответно улыбаясь.

— Ох, мотыльки! — покачала я головой.

— У тебя так вкусно пахнет кофе, — хитро прищурился он, по-прежнему покручивая между пальцев тонкий стебель без шипов.

— Проходи уже, — вздохнула я и первой пошла на кухню.

Закинув новую капсулу в машинку, сделала себе мысленную пометку пополнить завтра запасы, а то эта была последней. Забрав цветок, определила его в высокий бокал, поставив на стол к самой стенке для устойчивости.

— Можно спросить? — подал тихий голос Егор.

Он, как и его брат вчера, сидел за столом, закатав рукава рубашки.

— Спрашивай, — пожала я плечами.

— Почему "мотыльки"?

Я улыбнулась.

— Вчера ту же самую фразу про свет в окне сказал твой брат. Я и сказала, что на мотылька он не похож, чтобы лететь на этот свет. А теперь гляжу, это у вас семейное!

— Да, мы и правда во многом похожи. Даже привычки и… вкусы, — сделал он небольшую паузу и посмотрел на меня.

От его взгляда мне стало немного неловко. Не так, как обычно бывает неуютно с чужим человеком, а похоже на то, когда кто-то в компании ляпнул что-то, а тебе немного стыдно за друга.

Вот и Егор тоже ляпнул этакое… С подтекстом. И я всеми фибрами души не хочу на это как-то реагировать, не хочу усугублять и без того непростую ситуацию!

Кофемашина громко издала приветственный звук, с шипением наполняя подставленную чашку.

В молчании я дождалась, когда кофе заполнит кружку и поставила ее перед Егором, а затем села на стул.

— Ты не подумай. Я правда пришел извиниться! — как-то тяжело вздохнул мужчина напротив.

— Верю. Но мы вполне можем опустить ту часть, где ты врешь, что тебе очень жаль и ты больше никогда… — примирительно улыбаясь, ответила я.

Озорная улыбка коснулась и его губ. Он посмотрел на меня, почти открыто веселясь.

— Спасибо. У меня все равно не получается искренне извиняться… Но я должен был попытаться.

— Будем считать, что попытка засчитана.

Мы некоторое время в молчании наслаждались кофе. Больше никакого напряжения между нами не было, и мы даже немного посоревновались за последнюю дольку шоколадки, которую я вытащила из закромов к кофе, но, наигравшись, по-честному поделили несчастный квадратик терпко-сладкого лакомства.

Наконец, мы в нерешительности замолчали, периодически глядя друг на друга. Вроде бы и извинения получены, и кофе выпит, и даже за окном стало тише — город все-таки стал понемногу засыпать… Но Егор не уходил. Будто искал слова, чтобы начать какой-то разговор. И не находил.

— Марин, — тихо позвал он меня после еще нескольких минут молчания. — Ты можешь мне ответить честно?

И этот пронизывающий взгляд, который тут же напомнил мне о его брате.

— Спрашивай, — хоть и пыталась сдержать вздох, все же не смогла.

— Зачем тебе все это? Ты хоть понимаешь, что с тобой будет после всего этого?

— Егор…

— Нет, подожди! — завелся уже он, слегка повышая голос. — Ты осознаешь, что вся эта машина прокатится по тебе? Твое белье раскопают, выполощут и развесят на всеобщем обозрении! Я понимаю Пашку — у него слишком многое поставлено на кон! И он несет ответственность за команду, которая доверилась ему и пашет как рабы на галерах, не обращая внимания на время и дни недели… Но я правда не понимаю тебя! Я сказал, что после всего тебя будут считать депутатской брошенкой — и я не шутил! Мне не стыдно за эти слова, ведь так оно и будет!

Я вновь тяжело вздохнула.

— Брошенкой мне не привыкать уже быть, Егор, — я посмотрела прямо на него. — И у меня тоже есть люди, за которых я несу ответственность, — мои дети.

В глазах Егора мелькнуло понимание.

— Так это все — ради них? — грустно улыбнулся он.

— Конечно, — мой кивок. — Павел Сергеевич, по сути, предложил мне еще одну работу — по контракту. А оплата за нее именно такая, которая не могла меня не привлечь. Можешь считать меня последней продажной сволочью, но в будущем — хорошем будущем — я не могла отказать своим детям! И это не оправдание с моей стороны, а именно моя позиция.

Егор откинулся на спинку стула и какое-то время просто смотрел на меня.

— Ну что же… Теперь я зауважал тебя еще больше, — он даже кивнул в подтверждение слоим словам.

— Все? Мир восстановлен? — улыбнулась с облегчением я.

— Да, — весело отозвался Егор, но тут же вновь стал серьезным. — Только предупреждаю тебя, по-дружески, эти полтора года будут ужасно трудными!