— Думаешь, они могут нас всех того? — шёпотом спросил атаман. — Ты поэтому при иностранцах про золотишко соловьём разливался? Хотя у нас в городе до сих пор казаки ни черта не знают, все думают, что просто делегация пребывает.

— Да, я специально это дело раструбил.

— То есть, не доверял?

— Нет, братан, не доверял. И больше тебе скажу. Ты, к примеру, формально государев человек.

— Я прежде всего офицер и человек чести.

— Димас, я в твоей честности и том, что ты твёрдый как вольфрамовый гвоздь, не сомневаюсь ни секунды. И что после того, как я огнём гнал степняков, дипломатией решал с ними, не говоря уже про то, что эти самые мобильные пулемёты — вообще моё детище, ты меня уважаешь и считаешь боевым товарищем?

— Мы тебе, когда дым рассеется, медаль за отвагу дадим. Есть конкретные критерии, та вылазка и захват артиллерии им соответствует. Надеюсь, что доживу до вручения медали. И ты доживёшь.

— Так вот. Ты ещё и агент секретной службы.

— Как и ты.

— Да. Поэтому, если ты получишь приказ меня арестовать…

— И предать дела каганата? Дело всех этих моих парней?

— Здорово, что ты их перестал стадом каторжников называть.

— Мы с ними уже два пуда соли вместе съели. Да и они теперь далеко не те придурки, что вшей гоняли под местными берёзками и соснами некоторое время назад. Люди меняются под влиянием обстоятельств.

— Так вот, Дмитрий, мы отвлеклись. Если получишь приказ, то ты парней не предашь, ты обернёшь их против меня, не более того. Я тебя прошу такой приказ… Выполнить.

— Хе…

Чуй достал ещё одну сигарету.

— Не ожидал от тебя такой жертвенности. Ты серьёзно?

— Да, я всё посчитал, вероятности, модели событий, за последние пару дней время было. Легче пожертвовать мной и золотом, чем казаками и всеми жителями города… И в итоге лишиться золота и опять-таки всех жителей города.

— Принял. Это ты меня так сейчас хочешь избавить от моральных страданий?

— Проговариваю варианты.

— То есть получается, что сейчас мы с тобой, и все жители города, включая волков, которых мои ребята из второго взвода прикормили и понемногу одомашнивают, все зависим только от честности людей, в которую ты сам не больно веришь? И то, что ты человек умный и дальновидный, доказывает тот странный факт, что этот город вообще существует, как и мы в нём?

— Ну да, в честность не верю. Верю, что они тоже всё просчитали и решили, что им будет выгоднее нас не кидать, не обманывать, а просто провести сделку и похлопать по плечу. Тем более что ярд… То есть миллиард, в масштабах империи — это не так уж и существенно.

— У королей и императоров есть мораль.

— Знаешь, не так давно британский король дал приказ убить полмиллиона ирландцев, а ещё миллион вывезти в Новый свет как белых рабов, а ирландок скрещивать с неграми, чтобы вывести идеальную рабочую расу. И ничего, все считают британских королей джентльменами.

— Так-то британский… Ладно, эти слова мне неприятно слышать. Несущественно… Миллиард — несущественно, наши жизни и мы — несущественны. Ладно. Закончили этот разговор. Ты парадный костюм наденешь? А то выглядишь, как будто уголь грузил.

— Да, точно, переоденусь, скатаюсь к Чёрному зданию.

— Куда?

— Ну, та здоровенная бандура, которая на северо-востоке стоит.

— Ну давай.

…

Ожидание, когда вот-вот должно начаться что-то большое, значительное и важное, томительно. Семья Иванычей, например, кроме Фёдора, чтобы отвлечься, занималась своими рутинными делами. Мне позвонила Гадюкина и снова пыталась что-то выведать про мои отношения с императорской канцелярией.

— Я понимаю твой интерес, но они сами запретили мне даже маме родной что-то рассказывать. Не обессудь.

— А тебе не интересно, что по полякам?

— Интересно. Не на первом месте, но да, любопытно.

— Есть у меня такая возможность через одного генерала, что в Кракове служит… Но это если мы договоримся про особняк в качестве оплаты.

— А если я скажу «да», а потом обману? У нас же нет письменной сделки.

— Аркадий, не морочь голову, ты не такой чтобы по мелочи людей кидать. Ты если обманываешь, то по-крупному.

— Это в какой момент особняк в Кустовом стал мелочью? Ладно, мне надо подумать.

— Не тяни, ты уже всё для себя решил. Хоп-хоп, я запущу процесс и через неделю можешь ходить по Кустовому и ничего не бояться.

— Я и так ничего не боюсь.

— Сможешь бронежилет снять. Не удивляйся, я всё про тебя знаю.

— Не удивляюсь. Рад, что для кого-то я — открытая книга.

— Не могу понять, ты вроде съязвил, а вроде и искренний.

— Я… Я устал и мои дела ещё не закончены.

— Так что с особняком?

— Завтра. И даже если я соглашусь… Я подчёркиваю, «если». Мне надо его ещё с нанятыми магами перерыть сверху до низу, чтобы отыскать тайники и забрать всё себе.

— Не переживай, я сама найду за это время и честно верну тебе твои и твоего Вьюрковского тайны.

— Не дави на меня. Всё, давай до завтра. Мне спать пора, я приболел, врач дал мне снотворное.

— Опять Вы врёте, Аркадий Ефимович!

…

Элементаль воздуха остановил ветры над долиной и к моменту, когда в наше воздушное пространство вошёл пока ещё одинокий штурмовик, мы с Фёдором сидели в диспетчерской, то есть башенной надстройке высокого здания будущего аэропорта и созерцали небеса.

Все в городе, пожалуй, кроме Николая, стояли на ушах, генерал французского происхождения облачился в парадную форму с генеральскими погонами, атаман крутился по городу, как бешеная пчела по лесу.

— Неизвестный самолёт, это «земля» Порт-Николай, Вы в воздушном пространстве каганата Южный Алы Тау, назовитесь.

— Это борт «один-каппа-три», Вас должны были предупредить.

— Предупредили, «один-каппа-три». Вы должны назвать кодовое слово.

— Дрофа.

— Принял, «один-каппа-три». Всё штатно, полоса готова, Вы ожидаете остальных?

— Да. Но мы видим ещё один борт в небе, чужой. Вам что-то известно про него, «земля»?

— Уже прилетели? Это, скорее всего, французы.

— Какие, к лешему, французы, «земля»? Что у Вас там происходит⁈

— Обычные такие французы. Это гражданский борт, везёт груз коньяка и инструментов для города. Мы их посадим, пока Вы ждёте своих.

— Ладно, но пусть поторапливаются, и я буду за ними следить, кружить.

— Всё верно.

— Меня не предупреждали, что тут бывают другие самолёты, «земля».

— «Один-каппа-три», это аэродром, тут бывают самолёты, мы его посадим и загоним в ангар.

— О-ля-ля, мон шери Фьёд-дор! Это ми, Клод-Готье и друзья прилететь, — в «радиоканал», а это была просто общая частота, ворвался французский пилот. — То есть, ми хотеть сказать, борт «Эф-Монреаль сто четыре».

— Борт «Эф-Монрель сто четыре», полоса готова, садитесь как можно скорее, нам надо очистить полосу к прибытию других бортов.

— Ми можем и покружить, как птичка, о-ля-ля!

— Нет, — раздражённо зарычал Фёдор. — Садитесь немедленно, чтобы не нервировать другой борт.

— Ой, какие ми нешные, аристократическая дама! Сейчас сьядем, Фьёд-дор, пусть не дуйют щёчки.

Пилот штурмовика лишь возмущённо фыркнул в эфир.

Граф Румянцев с любопытством смотрел в окно.

— Странно, что под нашу миссию Вам разрешили сесть на хвост, — он обратился к сидящему рядом пожилому старцу, одетому в длинный просторный балахон, новенький и чистый, но из самой недорогой ткани.

— У Инквизиции свои пути.

— Вам должно быть известно, что секретная служба его проверяла и пришла к выводу о благонадёжности. Личная охрана проверяла его, когда он встречался с сами знаете кем.

— Ну, то что он не представляет опасности, не значит, что не представляет опасности то, с чем он имеет дело, что он не заигрался, — старик демонстративно указал в иллюминатор. Самолёт заходил на посадку, в нём был виден город.

Город с идеально ровными улицами и столь же аккуратными, словно на чертеже отличника-студента, домами.