— Латута, ты уразумела свое поручение? — проигнорировав тираду размякшей от новых впечатлений девушки, осведомился белоглазый.

— Уразумела, — с обидой протянула та.

Чудь не ответил, лишь подтолкнул Люту в спину. Девушка нервозно дернула плечом. Ей уже до дури надоело подобное обращение. Не успев попасть в ее руки, чудь принялся вести себя так, будто он главный. На все вопросы и просьбы отвечал, как Люте казалось, либо снисходительно, либо не так как девушка ожидала. А еще все время путал и нагонял страху.

К исходу дня из северных ворот Чичерска выехала телега, запряженная парой пегих кобылиц. На облучке сидел согнувшийся под тяжестью лет старик, лицо которого скрывал капюшон. Позади него на подстилке из соломы довольно восседали две девицы, да щупленький мужичонка. Волколак рассеянно жевал полоску солонины, похлопывая ладонью по мешку молодой репы. Здесь же лежали несколько свертков с вяленным мясом, бочонок с капустой, да дюжина подсушенных караваев. Сама телега была новехонька и даже не скрипела. Гату очень придирчиво проверял покупку, пробуя колеса на прочность, но все же остался доволен.

Латута восхищенно вертела в руках новенький полушубок и вязанные перчатки, Люта примеряла валенки, и то и дело заматывалась в шерстной шарф. Глядя как девки довольны обновками на грядущие заморозки, волколак посмеивался, то и дело подмигивая Латуте.

Когда над миром разлились сумерки, а городок остался далеко позади, Гату избавился от плаща, скатав его и убрав за спину. С наслаждением распрямившись, он спрыгнул на землю и поцеловал ее. Не обращая внимания на притихших спутников, белоглазый, в несколько прыжков оказался на ветвях могучего вяза. Люта никак не могла поверить, что все происходящее с ней — явь. Она в компании одного из самых древних и загадочных существ, ехала на край света, чтобы украсть сокровище его народа — могущественный Ангатир. Словно услышав ее мысли, Гату обернулся. Их глаза встретились. Уже в который раз Люта подивилась тому, что в них увидела. Белоглазый не выглядел рассерженным, не смотрел на нее с ненавистью, хотя имел на это полное право. Он был собран и напряжен как тетива лука, готовая метнуть острую колкую смерть. Спустившись наземь, чудь сообщил:

— Заночуем здесь.

— Тебе надо спать? — подивился волколак.

— Им надо, — ответил Гату, привычно не отвечая на поставленный вопрос. — Разведи костер и поставь котелок с водой греться.

Не дожидаясь ответа, чудь развернулся и исчез в кронах деревьев. Волколак рассержено глянул на Люту.

— Что? — потупив глазки, ухмыльнулась жрица. — Ты его слышал.

— Когда это я вам в услужение нанимался? — пробубнил волколак, тотчас принявшись собирать хворост.

— Если хорошо поможешь, я не только верну тебе клятву, но и вознагражу, — обронила Люта, придумывая, чего бы такого посулить оборотню.

Волколак что-то пробубнил в ответ, но девушка его уже не услышала, отошел далеко. Гату вернулся, когда костер сладко почмокивал горящими поленьями, разгоняя подступивший мрак. Над огнем испуская пар покачивался котелок с водой. Латута дремала, привалившись щекой к плечу Люты. Жрица поначалу было осерчала на это. Мало того, что девица была дюже тяжелой, так еще и позволяла себе лишнее. Но, посидев, так и не решилась ее оттолкнуть. Спокойнее что ли стало от тепла доброй деревенской болтушки.

Волколак, помаявшись от скуки, отправился гонять в ночи зайцев. Оставшись наедине с белоглазым, ведьма немного напряглась. Оба молчали. Обстановка вроде бы располагала к беседе, сон никак не шел, но о чем можно говорить с тем, чьих родичей ты удерживаешь силой?

— Как ты узнал про Ягиню? — решилась наконец Люта.

— Что именно? — помедлив, ответил Гату, словно не сразу сообразив, что обращаются именно к нему.

— Ты спрашивал, чему она меня учила, кроме как убивать.

— Это не было вопросом, — после недолгой паузы откликнулся чудь. — И так вижу, что ничему.

Люта лишь на миг захотела огрызнуться, поскольку чудь привычно не ответил на вопрос, но сказывалась усталость.

— Так как ты узнал, что я у нее училась, Гату?

Чудь поднял на девушку свои жуткие глаза. В них отразилась тоска и какое-то новое чувство. Но что это?

«Словно отец смотрит», — промелькнуло в мыслях Люты.

— Ты не первая, кого она отправила за Ангатиром, — ответил белоглазый, когда Люта уж отчаялась что-либо услышать. — Я встречал иных ее учеников. Вы по-особенному пахнете. И, конечно, сила. У каждого она была своя, но я чую касание Ягини. Она заносит червоточины в ваши сердца.

— И много их… было?

— Порядком, — кивнул Гату. — Таких, чтоб моих жен пленили встречаю впервые.

Люта прикусила язык, не зная, что сказать.

— Я дала клятву и могу повторить ее вновь. Им ничего не угрожает. Моя ворожба сойдет, как только ты отдашь камень. Мне… правда жаль, что пришлось так поступить. Но у меня нет иного пути. Нет выхода. Это ты живая легенда, бродящая по лесам и горам от Озерного края до Гостеприимного моря. А я простая девушка, которая попала в беду.

— Не пытайся мне ничего объяснить, — покачал головой Гату. — Мы не станем от этого друзьями. Каждый сделает то, что должно. Коль встала на путь зла, иди, не сворачивая, иначе будет еще хуже, чем прежде.

— Ты ничего обо мне не знаешь, — заносчиво прошипела Люта и, грубо сбросив с плеча охнувшую Латуту, отвернулась. — Хватит лясы точить, спать давно пора.

Чудь промолчал.

До охотничьей сторожки не так и далече было, да только Люта все одно умаялась. Не столько тряска в повозке, сколько осуждающий взгляд белых глаз не давал ей покоя. Уж посмотрите-ка на него, друзьями они не станут. Больно надо! Нет друзей у нее, есть союзники, да как Ягиня завещала — с клятвой данной на крови. Жаль легче от таких убеждений не становилось. Казалось, укоряет белоглазый ее за все и ни за что разом. Вроде только водицы попила и тут же на гляделки эти наткнулась и вина наваливается удушливая. Сходила до ветру, вернулась и вновь буравит глазищами своими, следит значит, — а ну как вытворит ведьма чего. Каши наварила, травок чуть для аромата добавила, все, не ест ничего, хоть ты тресни, подойдет, только если первым кто отведает. И молчит, разве что на вопрос ответит, али поругает опять за незнание. А за что такая немилость? За жен что ли? Так им-то сейчас хорошо, лежат в землице, отдыхают, а Люте приходится Латуткину дребедень выслушивать и под неусыпным надзором заверять себя, что все верно делается. А верно ли?

В те времена, казалось бы, не такие уж далекие, а все же прошедшие, когда с Ягиней день-деньской она проводила в учебе да разговорах, хотелось бросить все. Очередное понукание, или удар по рукам хлесткой плетью за ошибку, или пощечина за неосторожно сказанное слово вынуждали спрашивать себя: а зачем все это? «Ради того, чтобы вернуть утраченное», — отвечала самой себе Люта. «Но вернется ли оно?» — ехидно спрашивал тот самый голос, что вовремя одергивал, да совесть пробуждал не ко времени уснувшую. И тут Люта молчала. Потому что, если задать этот вопрос Ягине, опять получишь болезненный тычок, а то и еще одну ночь бессонную в приготовлениях колдовского варева или заучивания черных ритуалов. А уж как руки болели после выписывания закорючек на земле, для тех самых ритуалов. Руны противные долго еще в страшных снах восставали. И все же Люта продолжала свое обучение, а после и путь. Не для себя, для Глиски, для отца и для Милослава. Так она говорила себе.

По словам белоглазого до сторожки всего ничего оставалось, совсем в этом уверились они, когда стрела просвистела чуть ли ни перед самым носом волколака. Подпрыгнул серый, тут же метнулся назад, порыкивает, хоть и в человечьем обличии шел, глазами так и рыщет, и нос смешно дергается.

— Так, — Гату спрыгнул с облучка, разогнувшись во весь не малый рост. — Плохо нанимателя встречаете, охотники. Или вы не охотники никакие, а лихой люд?

Его глаза нехорошо сверкнули. Лошади остановились, подчиняясь рукам белоглазого. Люта с Латуткой примолкли, а волколак рядом примостился, опершись на кузов.