Из-за деревьев, на свободное пространство, вышли двое, один мужик в летах, а другой пацан совсем, молодой, лет пятнадцати отроду. Они настороженно смотрели на путников, держа в руках луки и стрелы, однако ж под взглядом чуди натягивать тетиву снова не посмели. Впрочем, Люта не сомневалась, стоит что не верное сделать, стрела быстро прилетит туда куда ее пошлют.
— По лесам мирные люди редко шастают, особливо, когда время к ночи, — справедливо заметил мужик в летах. — Грибов почитай не осталось, да на охотников вы не похожи. А ты и вовсе не человек, как я погляжу.
— Ежели не человек, то стрела за место приветствия, выходит? — проскрипел в ответ белоглазый, делая несколько шагов навстречу.
Мальчишка, видя такое дело, дернулся было прицелиться, да старший мужичок остановил его, опустив руку на плечо.
— Я знаю, кто ты, — сообразил наконец охотник. — Подземный владетель северных гор.
— Значит не прав ты был, в человека моего стрелу пуская? — обронил чудь, продолжая медленно идти навстречу.
— Выходит так, — осторожно заметил мужик, бледнея.
— Люта, знак, — гаркнул Гату, оборачиваясь.
Жрица подошла, недовольно поглядывая на белоглазого.
«Вот как специально же! Что я, служанка ему, по щелчку пальцев подскакивать?!».
Приняв от Люты медальон, полученный в городе, чудь протянул его в раскрытой ладони охотникам. Старший вещицу тотчас признал. Убрав за пояс, он с интересом оглядел гостей.
— Хех, ну и рожи у вас, скажу я, — сообщил он, снова поднимая взгляд на Гату. — Куда ж вы, такие красивые уши навострили?
— На север, — ответил чудь, и глазом не моргнув. — Нам обещан соколиный охотник.
— Ладно, идем, нечего на дороге балакать. Я Любич, а это внучок мой Лель.
До сторожки и впрямь пару верст оставалось. Стояла она на небольшой полянке, маленькая, приземистая, сразу видно, только по надобности живут там, но крепкая. Рядом со сторожкой горел костер, над которым висел котелок. Вокруг сгрудились четверо мужчин, в трех шагах поодаль стояла жердь, вбитая в землю, а на ней, переступая лапами и периодически что-то клекоча переминались соколы. Гордые птицы, заслышав чужие шаги, повернули головы, да так и остались недвижимы аки идолы. Зорко следят хищные глаза, каждое движение примечают. Мужики у костра встрепенулись, особливо увидав Люту.
— Светозар, тут тебя требуют, — окликнул одного из сидящих Любич, сбрасывая на землю заплечный мешок, и аккуратно снимая с лука тетиву. — Ужо очень ты потребен с соколом своим.
Светозар оказался высоким, настолько высоким, что Люта макушкой еле-еле до плеча ему доставала. Телом он был крепок, словно дуб могучий, но движения его при этом отличались какой-то легкостью. Он спокойно поднялся с бревна, сделал пару шагов в сторону путников и остановился напротив Гату, с интересом вглядываясь в лицо незнакомца. От белоглазого не укрылось легкое разочарование богатыря, видать не встречал он еще кого-то крупнее себя.
Остальные удостоились лишь беглого взгляда, разве что на Лютке взгляд сощурился, будто бы не понравилась ему картина.
— Ну, — выдал он, понукая объяснить, чем же он может быть полезен. — Почему меня, батька?
Последние слова по-видимому были адресованы Любичу. Тот извлек из-за пояса амулет, переданный торговкой и ловко подкинул его товарищу.
— При деньгах, стало быть, — хмыкнул Светозар, возвращая вещицу Любичу.
— Нужен нам соколиный охотник. Идти далеко, — проскрипел Гату. — Сам гляди, девки две со мной, молодухи совсем, а бойцов один и тот хлипкий.
Светозар скосил взгляд на волколака и понятливо кивнул.
— Так и я не воин.
— А то мне и не надо, рать на рать сечься, — в том ему ответил Гату. — А вот ежели ты на землю сверху будешь смотреть, так-то оно помощью будет лучшей. Много на пути всякой пакости поджидает. Дорогу-то я знаю, а вот спутники мои не ходоки по чащам. Заплачу щедро, ты уж не сомневайся.
— Да я не сомневаюсь, — весело заметил охотник. — Кабы не продешевить, вот думаю.
Парень еще раз хмуро оглядел честную компанию.
— Странные вы какие-то…
Гату хотел что-то ответить ему, да только замер, словно по темечку кто тюкнул. Страшный вой раздался из чащи леса, отчего даже волколака передернуло. Соколы, что до того спокойно на жердочке сидели, заклекотали разом и, расправив крылья, тут же взмыли в небо крича и нарезая круги над поляной. Латутка охнула и в Люту вцепилась мертвой хваткой, да так, что та, привычная к боли, поморщилась и попыталась отцепить дуреху от себя. Охотнички все как один подорвались, за оружие похватались, а белоглазый ринулся в сторону повозки и ухватил за поводья взбеленившихся коней. Он обернулся к Люте с Латутой и зарычал:
— В повозку и уезжайте, быстро! Разберемся и найдем вас.
Латута без возражений кинулась на облучок, Люта хотела было за ней последовать да уперлась:
— Я ж помочь могу!
Силища у белоглазого немереная, был бы чуть грубей, так бы и сложил пополам и на телегу кучкой, ломая сопротивление и не слушая возражений.
— Себе помоги, дурная, против упырей нет у тебя силы.
— Так и у вас ее нет!
Гату только утроил усилия по запихиванию возомнившей себя воительницей ведьмы. Люта сдалась, покорно залезая на телегу. Латута тряслась, что бульон мясной застывший на холоде, но поводья держала крепко, терпеливо дожидаясь покуда Люта усядется. Кони рвались подальше о поляны, но сильные руки их сдерживали и не давали пуститься галопом, да и самоубиение то было, нестись ночью по лесу. На мгновение все будто застыло, мир замер и…начался кошмар.
Их было трое. Трясясь из стороны в сторону, будто озноб бил, к сторожке бежали три упыря. На коже еще не было следов разложения плоти. Совсем свежие. Они были мужчинами. Тот, что двигался по центру — длинноволосый, лет пятидесяти при жизни. Волос черный, а глаза карие. Борода по грудь, да клыки во весь рот, острые, что копья. Кривые, растут невпопад, но до чего же много! Справа от него согнувшись и зло щерясь бежал парень, бывший при жизни помоложе. Кудрявые когда-то белоснежные локоны слиплись от земли, губы лопнули от того в какую чудовищную пасть превратился рот. Третий же был самый жуткий. Огромный, одной руки нет, зато другая, что доброе бревно. Шея рассечена, словно ему голову при смерти срубило, да теперь рана была заштопана. Глаза навыкат злобные, изо рта пена сочится, с могильной гнилью перемешиваясь. Живот распорот, аж кишки по земле волочатся. Да только вот прыти ему все это не умаляло. Быстрые, как стрела, выпущенная с тетивы, сильные, словно медведь проснувшийся не ко времени и жаждущий крови, упыри мчались рвать вожделенную горячую плоть.
— Днем ты их не встретишь, света боятся, а ночью не скроешься и не убежишь.
— Так как же справиться с ними?
— Голову рубить да огнем жечь. Только вот, покуда замахнешься, они тебя схарчат и не подавятся.
Люта слепо зашарила по дну повозки, силясь найти сумку с травами и порошками. Из-за этого она чуть привстала, пытаясь в темноте хоть что-то разглядеть.
Стрелы взвизгнули, впиваясь в гниющие тела. В ответ лишь злобное рычание. Охотники метнули опять. И вновь только рев, да клацанье мощных челюстей. Гату, взревев для острастки, ринулся в бой, метя в однорукого. Подскочив к упырю, он с размаху огрел мертвеца ударом наотмашь. Тот отшатнулся, но устоял. Челюсти клацнули у само лица белоглазого. Чудь едва успел уклониться, так стремительно упырь бросился в атаку. Сгребая Гату единственной рукой за волосы, он силился цапнуть того за шею, чтобы закончить все одним махом. Белоглазый сжал горло мерзкой твари, стараясь разорвать ткани. Толстые когти погрузились в плоть, как вдруг бежавший первым черноволосый старик, развернулся и кинулся к чудю, впиваясь Гату в плечо.
Стелы вжикнули в последний раз, прежде, чем третий упырь добежал до охотников. Над поляной раздался душераздирающий вопль. Один из охотников катался по земле, стуча ногами и дико крича. У него была откушена рука по самый локоть. Жуткие клыки распороли плоть и сломали кости, в мгновение ока. Кровь толчками выходила из обрубка, заливая зеленую траву багровой росой. Несколько капель, попали на лицо Латуты и та взвизгнув, стеганула поводья и пустила коней в галоп. Телега дернулась и Люта кубарем слетела с нее в обнимку с сумкой, больно ударившись об землю. Охая и подвывая, она отползла в сторону, взглянула на поле битвы и чуть не упала в обморок.
