Разведя костерок, чудь уселся на бережок, вглядываясь в небо. Светало. Он старался надышаться впрок, будто боясь, что уже не успеет этого сделать позже. Опустив свободную ладонь в воды ручья, Гату прикрыл глаза. Блаженно улыбаясь, он касался на дне камешков, осторожно и бережно, словно те были для него драгоценны. Небо светлело.

Взойдя на островок, чудь осторожно разжал кулак, отпуская на волю мотылька. Он тотчас порхнул прочь, от жуткого создания, что его пленило, даром не сожрамши. На ладони Гату блеснула мельчайшая пыль с крыльев мотылька. Потерев рука об руку, чудь нанес ее на кожу лица, прочерчивая вертикальные полосы пальцами крест-накрест. Затем подхватив соснового лапника, белоглазый поджог хвою, размахивая вокруг себя дымящимися ветвями. Струйки белого чаровского тумана окутали силуэт Гату. В его руках оказалась болотная жаба, послушно взиравшая на чудь. Раскрыв рот, Гату лизнул ее спину, а затем уставился в глаза. И зашептал:

Объятые тьмой распоясанной ночи,

Немертвые камни годами храня,

Род чуди блюдет плодородие края,

Сквозь пыль от веков, сединой от огня.

Даруй мне покров, что согреет могила,

Даруй мне тропу, что сведет напрямик,

Я сын твой от первого племени мира,

Я кровь твоя, твердь, заплутавший блудник.

Послышался треск и тягучий стон. Землятрясение последовавшее затем привело в движение все окрест. Сосны ходили ходуном, раскачиваясь из стороны в сторону. Встревоженные пичуги, сновали тут и там, растревоженные внезапным грохотом. Небеса просияли, являя первые лучи солнца. На лице Гату вспыхнул поцелуй солнца, и чудь послушно зажмурился, отводя глаза. Мир вокруг мигнул. Мышцы чуди сковало, словно тяжеленые кандалы его перетягивали. Он выпрямился во весь рост гордо и торжественно.

Ноги белоглазого провалились свозь землю, будто кто-то потянул его вниз. Мгновение, и тело уже по пояс ушло в грунт. Гату осторожно опустил жабу на берег, сложив руки на груди крест-накрест, и закрыл глаза. Миг спустя его голова исчезла из виду, а на месте крошечного островка, в который ушел чудь, высыпалась речная галька.

Подвывания и крики Радиславы раздавались по всему хазарскому стану. Она сидела на коленях заламывая руки и кусая до крови губы перед телом Хатум. На жену наместника, точнее то, что от нее осталось, было страшно смотреть. Всего лишь за ночь она превратилась в иссохшуюся, сморщенную как засушенный фрукт старуху, которая лежала, скрючившись в три погибели. Радислава ничего толком не могла рассказать, только лепетала что-то про колдовство и тряслась беспрестанно.

Наместник, налетел словно коршун и со всей дури залепил пощечину служанке. Девушка повалилась в грязь и затихла, слышно было только короткие сдержанные всхлипы и сопение.

— Говори, женщина. Что случилось с моей женой? Не то казню, немедля!

Радислава, задыхаясь и обнимая себя за плечи, сбивчиво, но начала свой рассказ.

— Вечером, как обычно, госпожа умылась, я причесала ее прекрасные волосы и умаслила кожу. Она попросила приготовить перед сном молоко с медом, выпила его и пошла спать. А на утро…

Радислава, не сдержавшись, вновь зарыдала.

— Нашла… ее…такую! — девушка взвыла и от слез, душивших ее, и от удара плети, который обрушился сверху твердой рукой наместника.

— Замолкни! Где чаша, из которой пила Хатум? Принести!

Тот же час в шатер жены сорвался воин, а когда вернулся, то покачал головой, что-то ответив на своем языке. Наместник от гнева вхолостую свистнул плетью и вновь схватил Радиславу за волосы, приподнимая ее с колен.

— Говори, тварь, что ты сделала с чашей? Там отрава была? Ты отравила жену мою? Говори! — Он резко встряхнул девушку за волосы. Она мотнулась из стороны в сторону, руки взметнулись вверх, царапая Изу-бея, ноги зашкребли по земле, в попытке приподняться, чтобы ослабить натяжение, но жесткий удар по ногам одного из подчиненных наместника, не позволил ей этого. Радислава захлебывалась криком и рыданиями. Кричала, что не виновата и никогда бы не отравила госпожу. Неизвестно, сколько бы это все продолжалась, если бы ей на глаза не попалась Люта. Радислава широко открыла рот, округлив его, словно бы в удивлении и закричала:

— Ведьма! Это она! Она убила госпожу! Моране поклоняется, тварь, я видела знак на ее руке!

Все головы повернулись в сторону Люты. Взгляд наместника из яростного превратился в ледяной. Он выпустил волосы Радиславы и брезгливо вытер руку об рубашку.

— Подойди, Люта.

Девушка ни жива ни мертва, спокойно приблизилась к наместнику, стараясь не показывать страха.

— Руки.

В нетерпении, не дожидаясь, пока Люта сама протянет ему руки для проверки, он схватился за ее предплечья и вздернул вверх. Но как бы не вертел, рассматривая так и эдак, знака не находил ни на ладонях, ни на запястьях.

Смерив взглядом Люту с ног до головы, он процедил:

— Проверять придется все. Раздевайся.

Люта побледнела. Она уже не обращала внимания на свою наготу при наместнике, но раздеться при всех, словно девка гулящая, это уже слишком.

— При всех не буду! — звонкий голос разнесся по стану, а черные глаза скрестились в неравном бою с синими. Черные выиграли.

— В шатер, — процедил Изу-бей под недовольный ропот народа. С чего бы рабыне такие привилегии?

Люта гордо вскинув голову, зашла в ближайший шатер и, дождавшись наместника, скинула платье. Когда она почувствовала на себе его руки, по телу пробежал холодок. Он осматривал ее медленно, смакуя и наслаждаясь моментом, будто не его жена мертвая там лежала, а какая-то посторонняя женщина. И вновь Люта подивилась смене его настроения. Только что в гневе был, а сейчас словно на ложе любовное собрался.

— Нет никаких меток. Объясни мне, с чего девка на тебя показала? Может, скрываешь от меня что-то, Люта? Кому ты молишься, Люта?

«И вновь гнев, вот он, блестит лихорадочно в глазах, а я что могу сказать?» — подумала про себя девушка, а вслух выпалила:

— Кому молюсь, тот слышит.

— Это не ответ! — рявкнул наместник и схватил лапищей за плечо, да так больно, что слезы из глаз брызнули. — За колдовство, Люта, у нас не голову рубят, а четвертуют. Смерть ужасная, болезненная, но верная. Так посмотри мне в глаза, Люта и скажи, кому ты молишься?

— Тем же богам, что и мой народ, Изу-бей, — процедила в ответ девушка.

Мужчина, тяжело дыша, бросил ей «одевайся» и выскочил из шатра. Когда Люта вышла вслед за ним, то увидела, как он приказал своим людям раздеть и проверить на колдовство Радиславу. Ей, так как Люте, не повезло, обнажали девушку при всех.

Под крики служанки и шепотки вокруг стоявших людей, ее раздели и внимательно осмотрели. Неожиданно раздался удивленный вскрик и на голую Радиславу, что стояла на коленях, нацелили оружие. Сколько бы Люта не высматривала, да только похожего символа, что на запястье у нее покоился, как все, не увидела. Не было ничего на теле Радиславы, но толпа, обступившая служанку, что-то видела. Как и Изу-бей.

— Думала глаза мне замылить? — Изу-бей взмахнул плетью и обрушил всю свою жестокость на обнаженную кожу. Радислава повалилась в грязь с криками и мольбой. Она каталась по земле, пытаясь увернуться от хлестких ударов, уверяла, что никогда не молилась Моране, клялась, что никому не причиняла зла, но все было бесполезно. Наместник не слышал ее. Когда Радислава прекратила сопротивление и замолкла, Изу-бей остановился и приказал своим людям готовить место казни и лошадей. Одни концы веревок привязали к рукам и ногам служанки, другие к лошадям и подхлестнули последних плетьми.

Никогда Люту не выворачивало наизнанку так сильно.

***

— Я не желаю тебе зла, Люта. Посмотри на меня.

Изу-бей кончиками пальцев приподнял подбородок девушки, чтобы та, сидя на коленях, смогла остановить на нем взгляд. Черные глаза встретились с безумными синими, перемешиваясь, вызывая внизу живота испуганную дрожь. Он был красив, недаром Хатум сходила с ума от ревности, вот только северянка будто бы не видела наместника. И это его злило.