Люта как-то враз успокоилась, будто и не было перепалки, будто по голове ее кто родной погладил и легонько в спину подтолкнул, мол, не тушуйся, ты не виновата.

— А ты? — уронила веско Люта. — Твои-то руки не меньше в крови, а может и того поболе? Они снятся тебе, белоглазый? Те, кого ты убил во имя справедливости и зашиты жен? Ах да, говорила мне Ягиня, вам ведь чудям все-то можно, все-то прощается, главное других поучать и смотреть мудрыми глазами. Себя-то сохранил? Морана — то и есть смерть, Гату. Все через нее пройдут, для каждого у ней слово ласковое отыщется. Значит и ты ей послужил на славу.

Повисло неловкое молчание, ей-ей небеса разверзнутся и прогремят. Светозар вдруг встрепенулся, на облучке привстал, да в даль небесную вглядывается. Вскоре раздался клекот да крыльев шелест, сокол вернулся. Легко порхнув на протянутую кисть охотника, птица умостилась, разглаживая клювом перья. Светозар нагнулся к соколу, будто вслушиваясь.

— Навстречу нам всадник мчится, — проговорил охотник, не поднимая головы. — Побит, в синяках и крови. Безоружен. Лошадку загнал почти.

Спутники переглянулись.

— При доспехах? Конь боевой? — спросил чудь.

— Нет, — ответил Светозар, помолчав. — В рубахе простой да на кобыле пашей.

— Ох, никак лихие люди купцов порезали, — воскликнула Латута.

— Или Кривичи с Полочанами опять повздорили, а этот за подмогой скачет к родственникам, — предположил Грул.

«Нам-то какое до него дело, — подумала Люта, следя за остальными. — На каждый караул не набегаешься!».

— Он бежит оттуда, куда мы движемся, — проговорил Гату, глядя на Люту будто бы опять мысли ее прочитал. — Нужно испросить, что за напасть приключилась.

— И накормить, — сердечно заметила Латута.

Всадник появился нескоро. Люта в тайне надеялась, что они уже разминулись, когда услыхала топот копыт. Пригнувшись к конской шее, навстречу скакал молодой парень. Светловолосый, голубоглазый, сказать по правде, для девок такой одно загляденье. Да только вот глаза его были полны страха. Едва завидев едущих навстречу людей, молодец чуть из седла не выпал. Руками размахивает, кричит что-то.

Поравнявшись с повозкой, парень несколько растратил прыть, встретившись глазами с Гату. Но тотчас переборов по первой всколыхнувшийся в душе страх, он соскочил наземь, низко поклонился и молвил:

— Люди добрые! Чудь, дорогой, заступник земной! Не оставьте в беде! Не дайте сгинуть людям хорошим!

— Что стряслось, малый? — бросил ему Светозар, хмурясь.

— Я купецкие товары вез на ярмарку. Ничего особенного. Мед, да пушнинка, будь она неладна. Разбойники нагрянули, как снег на голову!

— Так радуйся, что голову сносил, — тотчас ответствовал Грул. — Мы-то как твоему горю поможем? Иди к своему старосте, да с воеводы испрашивай, почему леса от лихого люда не очищены.

— Да пропади они пропадом, товары проклятые! Они сестру мою забрали с собой! Мы вместе ехали. Обесчестят же, убивцы! Поломают мою Белянку.

— Это худо, что уж сказать, — протянул Грул. — Да токмо снова скажу, мы-то как тебе в том деле поможем? Чай не рать же, супротив… Сколько их там, говоришь?

— Человек двадцать, наверное. Да я в село и скачу, да токмо не успею же до ночи. А они же ночью ее… — он недоговорил, все и так было ясно.

Гату и Светозар переглянулись. Люта только молчала угрюмо, с неодобрением поглядывая на спутников.

— Посмотрим, что там за лихие разбойники, — ответил белоглазый, почесывая свежие шрамы.

— Нечего лезть нам, куда не следует. Время только зря теряем, ежели так будем каждого встречного спасать, так ни в жизнь не доберемся до цели, а зима на носу совсем. Чего делать будем, когда холода нагрянут? Ни запасов, ни припасов, только и всего, что одежонка теплая. А ну как ловушка это? А если…

Белоглазый резко обернулся, встретившись с жрицей взглядом.

— Великие силы, ну не девка, а заноса трескучая, хуже комара над ухом! Мы все равно пойдем. Ты же жрица, так? В голову не приходило, что иногда нужно и добро творить? Ты бы пошла в речку на себя поглядела, всю рожу перекосило, ажно треснет сейчас. А на руки глядела? Под ногти заглядывала? Нельзя по земле ходить, как хворь ненасытная. Хочешь камень мой? Ты его получишь. Да только вот не сносить тебе головы, покуда дойдем, если так и будешь свою злобу, как с ведра расплескивать. Сила — силой, а добро всегда возвращается сторицей. И тебе почиститься давно пора, кисель свой багровый разбавить, да остудить.

Гату долго терпел. Уж от кого от кого, так от Люты старческого брюзжания не ждал, а поди ж ты! Совсем девчонка, даром, что коса ниже попы, а умишка да терпенье с ноготок. Разве что сам белоглазый, пусть и раздражался от ворчания бабского, да только ухо все одно востро держал. Люд он разный бывает, чудь-то всякого на своем веку повидал.

Светозар вновь отпустил сокола и тот свободно парил над головами путников, то улетая чуть вперед, то возвращаясь и что-то клекоча. Люта заметила, что Светозар иногда вел себя как-то странно. У него действительно была связь с гордой птицей. Еще до того, как сокол на плечо ему опускался, охотник знал о том, что впереди их ждет. Он будто бы замирал на мгновение, а взгляд мутнел и устремлялся в одну точку. Лютка может и не заметила бы, коль не видела подобного раньше.

Было ей лет восемь, решили они с другими девицами погадать на суженного ряженного, побежали клевер четырехлистный искать, чтобы имечко-то суженного узнать вскоре. Искали долго, а нашла Любаша, схватилась за клеверок да так и застыла. Смотрит глазами белесыми вдаль, губы одни только шевелятся беззвучно. Уж испугались тогда девки не на шутку и давай трясти статую живую. Очнулась Любаша, посмотрела на взъерошенных подруг, улыбнулась и проблеяла, аки дурочка:

— Чего это вы, смешные такие?

Ей-ей напомнил Светозар Люте подружку из детства. Разве что после дурачка не строил, но вид, будто бы нужно ему сокола послушать, делал. Этот еще, с сестрой похищенной. Оказалось, Братислав звать его. Не нравился он Люте, было что-то в глазах его недоброе, скользкое, хитрое. Да только кто ж ее, жрицу смерти, слушать будет. Вокруг же одни чистоплюи! Девушка хмуро обвела взглядом попутчиков и потерла плечо, где под рукавом платья шрам был. Он все еще давал о себе знать, то зачешется, то заноет, будто бы свежий совсем. Наивность дорого может обойтись, уж этому Ягиня ее научила.

— Убей его.

От спокойного тона наставницы Люту передернуло. Стоящий перед ней на коленях парень крепко зажмурился и замычал сквозь тряпицу.

— За что? Не сделал он мне ничего, заблудился просто, — буркнула Люта, непокорно встряхнув косой.

— Сейчас не сделал, потом сделает, — заупрямилась Яга. — Сделаешь? Как только отпустим тут же за подмогой побежишь да с дружками вернешься, так?

Ведьма зыркнула на бедолагу, от чего тот повалился на бок, с такой готовностью головой замотал, чтобы доказать, мол, да чтобы он, сдал, да не в жизнь.

— Отпусти его! Опоить же можно. Травок дадим успокаивающих и память путающих, да и пусть бежит себе. Не вспомнит даже, а коли вспомнит, так не поверит себе ж, — взмолилась Люта.

— Эх ты, добросердечие никого еще не спасало, дура. Селянам, что в лоб, что по лбу, сейчас друг, а скажешь, чего не по нему, так врагом мигом воротишься.

— Я и не увижу его больше, отпусти.

— А знаешь, Лютка, ты моя сердечная, будь по-твоему! — хихикнув ответила Ягиня, одарив ученицу ледяным взглядом.

Люта на то лишь плечами пожала. Пусть живет. И уж так суждено было выпасть на судьбе, что повстречались они. Случайно. А может и нет. В тот день молодая жрица по обыкновению собирала травы в закатных сумерках. Закрывающиеся бутоны иван-чая, да сулькавицы, жимолости болотной, да мятной павилики, годились для ритуальных отваров лишь сорванные на последних лучах солнца. Напитавшиеся силы за день, не успевшие ее отдать земле во мраке ночи, они были дюже хороши для создания различных мазей и эликсиров. Люта ползала на четвереньках, разглядывая полузакрытые бутоны цветов, как вдруг услышала женский крик.