Оторвавший руку охотнику вурдалак уже разрывал живот другому. Мужчина был еще жив и пытался оттолкнуть от себя чудовище, истерично визжа от боли и страха. Не обращая на его потуги внимания, вурдалак одним махом вырвал у несчастного печень, плотоядно глянув на остолбеневших от ужаса людей, он с удовольствием откусил кусок. Вдруг прямо в его левый глаз вонзилась стрела. Она вошла в череп мертвеца едва ли не по самое оперение. Светозар стоял широко, расставив ноги, и натягивал громадных размеров лук для нового выстрела. Другой мужичок и Лель взревели, подбадривая друг друга, и кинулись добивать упыря.

— Куда?! Стой! — в отчаянии возопил Любич, но было поздно.

Оказавшись рядом с упырем, охотники атаковали с двух сторон нанося удары короткими топориками. Мертвец и не думал останавливаться, словно стрела лишь подогрела его жажду до чужой муки и плоти. Перехватив топорище Лель, он дернул рукоять на себя. Парнишка к своему счастью не успел понять, что было дальше. Жуткие челюсти сомкнулись на его шее, в три укуса отделяя голову от тела. Озверевший от горя Любич бросился на упыря, не слыша окрики Светозара. Упырь крутился словно пес, хватая зубами каждого, кто приближался. Лишился руки мужичок, что вместе с Лелем попытался добить полуночную тварь, сложил голову Любич, так и не достав ненавистную тварь рогатиной.

Люта поняла, что ее всю трясет. На ее глазах единственные оставшиеся в живых Гату, Грул и Светозар, держали оборону и даже умудрялись отвечать двум живучим мерзким существам. Третий, однорукий прежде, теперь валялся разорванной кучей неподалеку, но даже отсюда видно было, как куча все еще шевелиться.

«Сжечь надо, а не то встанет вновь, да сильней, чем был», — подумала Люта и похлопала себя по поясу.

Обругав себя распоследними словами Люта сбросила с себя оцепенение и продолжила ковыряться в мешочках. Темнота — не зги не видно. Бросив беглый взгляд на побоище, она вновь застыла. Впервые пришлось увидеть, как дерется белоглазый, сколько в нем мощи и силищи. Волколак только и делал, что огрызался, да мог разве что тяпнуть упыря, покуда по загривку не получил и заскулив, не отпрянул, обернувшись вновь человеком. Светозар так и стоял поодаль, пуская горящие стрелы, когда возможность на то была. Жаль только пусть это и сдерживало нежить, да только так же и злило сильней. И все же Гату их сдерживал. Его тело покрылось укусами и ранами, но чудь словно бы не чувствовал их. Подобно ветру он был везде и всюду, хватал, бил, рвал и швырял.

Встряхнув головой, Люта возобновила поиски. Отыскать нужный порошок в мешанине вещей, да еще и в темноте, оказалось сложней, чем она думала. Упыри снова взревели, чем отвлекли ее. Девушка вскинула голову и охнула. Мертвецы узрели Люту, которая свалившись с телеги была видна как на ладони, и удвоили усилия, кидаясь на Гату в неистовой злобе, только бы добраться до нее. Руки Люты затряслись, ей стало страшно так, как никогда не было даже в стане хазарского наместника. Там на нее не бросались чудовища с зубами, что острей любого кинжала. В чувство ее привел крик Грула:

— Ведьма! Очнись, дело плохо!

Девушка пришла в себя и, мысленно выругавшись, вывалила содержимое сумки на землю и разворошила все, что там было, чуть ли не носом тыкаясь, пытаясь определить, где нужный порошок. Наконец мешочек, что она так яростно искала, ткнулся в ладонь и она крикнула:

— Грул! На них сыпани и огнем, огнем их!

Мешочек полетел прямиков к волколаку, тот по началу растерялся, но поймал. Развязав тесемки, серый подскочил ближе к драке метя в упырей. Они не понимали, что внутри. Не могли понимать. Не должны. Но повинуясь какому-то темному наитию упыри, скакали из стороны в сторону, то тесня Гату, то запрыгивая на него. Грул мгновение замер в нерешительности, а потом начал сыпать на кого попадет. Едва колдовской песок коснулся кожи белоглазого, того дугой выгнуло. В остервенении схватив обоих упырей за горло, чудь отшвырнул их прочь. Оперся руками о землю и прыгнул в другую сторону.

Тут только стрелы горящие свистнули одна за другой, Гату на силу успел на землю пасть, чтоб не задело. Громыхнуло так, словно гроза разразилась. Упыри зажглись как факелы, раздирающий душу вой огласил всю округу. Они носились кругами и стенали, жуткими заунывными голосами, сталкивались и ревели. Когда же колдовское пламя, вгрызаясь все глубже, уничтожило их мышцы, они поползли, щелкая челюстями. У Люты онемели коленки. Мертвецы двигались прямо на нее. Из темноты возник Гату. Мощным ударом ноги, он развалил на костяшки сначала одного, а затем и другого.

— Фух, — Грул мешком свалился на землю, все еще сжимая опустевший мешочек в кулаке. — Знаешь, Лютка, баба ты дурная, но местами полезная.

Люта хотела было ответить на мерзкую шуточку, но вымученный стон Гату заставил всех вздрогнуть и подскочить. Первым к нему кинулся Светозар, подхватывая и не давая упасть. Белоглазый к тому времени уже настолько истек кровью, что был весь багровый аки идол Одина на варяжском капище. Несмотря на боль, он только отмахивался от попыток помочь ему, пока Люта раздраженно не вызверилась:

— Тебе еще клятву выполнять, помрешь, сам знаешь, чего будет!

— Угрозы твои, что вода — все сквозь пальцы, — устало буркнул Гату, но отпихивать руки с тряпицей, вымоченной в зелье, прекратил. Когда мокрая ткань аккуратно прошлась по длинным кровоточащим бороздам, оставленным упырями, чудь зашипел, борясь с желанием сжать хрупкую шею ведьмы до хруста в позвонках.

— Терпи, — отрезала та и добавила: — И дыши глубоко.

Ей было и смешно и грустно смотреть на попытки белоглазого сохранить свою гордость и нежелание принимать именно ее помощь. Кровь все же остановилась. Порезы были глубокими и их пришлось зашивать. Когда с лечением было покончено, а чудь забылся ни то сном, ни то полудремой, Светозар хмуро оглядел честную компанию.

— Знал ведь, не чисто с вами что-то. Этот, — он мотнул головой в сторону сопящего Гату, — диво подземное… Чудь белоглазая.

Он замолчал. Потом вновь поднял глаза, и в них отразилась злоба. И горе.

— Ты, — тут он взглянул на Грула и скривился, — оборотень, нежить как есть, а ведь они товарищи твои!

Светозар указал на остатки упырей. Грул нахмурился и обиженно фыркнул. Охотник был прав, говоря это, но не совсем.

— Упырем и человек стать может, и колдун проклятый, не наговаривай на меня, охотник. То, что волколаки становятся восставшими мертвецами, то редкость, потому, как и самих волколаков разумных не так чтобы много.

— Все одно — нежить ты. А эта, — тут внимание уж на Люту перекинулось. — Можно было бы думать, что знахарка ты, да глаза твои чернющие еще до упырей в дрожь бросили. Ты словно черная вдова смотришь, будто не беда ты сама, а ее отражение, ее горесть… Тень от беды! Ведьма, как есть ведьма. Пришли сюда, разворошили гнездо осиное, а теперь, чего я в городе скажу? Вы гляньте на это, что женам и детям их говорить? Что матери Леля сказать?

Светозар указал на растерзанные тела охотников, на лежащего в крови мальчишку пятнадцати лет отроду и запустил руку себе в волосы. В глазах мужика блеснули слезы.

— Уж сколько охот с ними отходили, Леля еще на руках нянчил, а стоило только вашей братии появиться и вот оно, что стряслось. Эх!

Он махнул рукой и отошел от Люты и Грула подальше. К нему, на выставленную руку, опустился сокол и что-то клекоча и пуша перья, ткнулся клювом ему в плечо.

Люта угрюмо взглянула на Светозара, но говорить ничего не стала. А чего тут скажешь, ну ведьма, ну черная, прощения просить не будем. А что до охотников… Она оглядела поляну и тяжкий вздох вырвался из груди. Еще одни смерти, еще один дар Черной Матери, еще один камень на сердце.

Волколак почесал затылок, оглянулся и спросил:

— Слышь, а толстуха-то где?

Люта ойкнула и обернулась, глядя по сторонам. Латуты не было. Поискав в округе, нашли-таки. Девка отъехала недалеко, колесо телеги застряло в яме, а кони, все еще запряженные убежать не смогли. Сама Латута сидела на облучке, все так же сжимая поводья и боясь лишний раз пошевелиться.