Лаконичный шестигранник, мебелированный лишь круглым столом, на котором лежало одно единственное светло-зеленое яблоко. Из ранних.

— С чего это в таких местах разбрасывают наливные яблочки? Говорят, Фата Моргана приглашает, чтобы выполнить тайные желания, — шаман смотрел на меня одновременно и лукаво, и как-то очень прямо и честно. Вот как у него это получалось?

— Уж такие они тайные... Уверена, весь полигон знал. Про меня — так точно, мне же и в голову не пришло скрывать.

— Это можно считать согласием? — Хукку подобрался, как кот перед прыжком.

— Согласием на что? — Неожиданно развеселилась я, — Предложения-то я еще не слышала. Предъявите товар лицом, господин шаман.

— Ах вот как мы играем.

Он в два шага оказался у стола, достал из-за пояса нож и одним уверенным движением, не примеряясь, развалил яблоко на две абсолютно равные половинки. Брызнул сок. Тонкий аромат Белого Налива коснулся моих ноздрей и наполнил рот слюной. С утра во рту, кроме приворотного зелья, ничего не было.

— Вот половина моей смертной плоти и бессмертной души. Прими этот дар и меня, как своего супруга по обе стороны вечности.

Он стоял рядом и протягивал яблоко на ладони. Выражение темных глаз было совершенно нечитаемым.

А я взяла. И подыграла, сунула ему вторую половину:

— Вот половина моей смертной плоти и бессмертной души. Прими этот дар и меня, как свою супругу по обе стороны вечности.

Яблоко оказалось вкусным до умопомрачения. Настолько, что я сгрызла не только сердцевину и семечки вместе со шкурками, но и твердый черенок растерла зубами на волокна и проглотила.

Целовались мы долго, упоенно, сладко — и немного зло. Словно мстили кому-то за пять лет ожидания. А кому, кроме себя?

Наконец шаман каким-то запредельным усилием отстранился. Дышал он часто и рвано.

— Подтвердим союз?

— Брачной постелью? Так ведь нельзя же...

— Сегодня можно, — ошарашил меня он. — Петля времени. Утром все будет списано, как не было. Смерть, любовь, долги. Как будто просто приснился сон. У нас ничего не будет, но зато и платить не придется. Это время я украл у богов. Украл, потому что хотел. Просто — хотел. Не спрашивай, я не знаю, что ответить... Будешь моей женой на остаток этой ночи?

Я, в отличие от шамана, прекрасно знала, что на такое ответить. И ответила:

— Буду.

Мы вышли в ночь — но это была не та ночь, которую мы оставили. Ни реки, ни леса, ни тварей. Даже луны не было.

Был луг с шелковым разнотравьем, были звезды. Было очень тепло и почти безветренно.

Шамана мало кто назвал бы красивым. Но невзрачным, незапоминающимся не назвал бы никто. Своими острыми чертами лица, острым кадыком, острыми ключицами он врезался в память, как нож... А еще были темные глаза, наполненные силой, голос — всегда негромкий и аура, которая ощутимо давила. На всех.

Только мне всегда почему-то хотелось завернуться в нее и мурлыкать. Вот, сбылось.

Почему-то я отчаянно не желала спешить. А желала растянуть каждое мгновение, крутить его в руках и любоваться. Рассматривать... как шаман сейчас рассматривал меня. Хотя — на что тут смотреть? Тощая, плоская, плечи переразвиты — это от спортивного фехтования, покрути-ка килограммовой дюралькой пять лет, что там от женственности и трепетности останется?

Икры тоже слишком мощные — высокие сапоги не застегнуть. Это — походы, в основном, горные. Грудь... ну, уж что есть, на базар не несть.

Но его, похоже, все устраивало.

— Они тебя целуют, — шепнул Хукку.

— Кто?

— Звезды... Не хочу им уступать. Я тоже умею, не хуже.

Умел, что там говорить!

Наверное, я немного сошла с ума. Или от рождения этого ума было немного. Иначе чем объяснить что острое, некрасивое лицо Хукку совершенно заслонило мне небо?

Я проснулась с полным ощущением, что стартовал Конец Света. Дикий грохот и лязг ворвался в сонный мозг, проник под закрытые веки и почти убедил, что жизнь ужасна.

Спас меня Хукку. Шаман успокаивающе погладил меня по плечу и громко спросил:

— Ты, с кастрюлей... Выбирай, проклясть или благословить?

Лязг немедленно стих. Ткань палатки дрогнула. А потом неуверенный голос спросил:

— А.. можно я сам, господин жрец?

— Что — сам? — Строго уточнил Хукку.

— У-утоплюсь...

— Это милость, которую еще заслужить надо.

Я ткнулась лицом в острое плечо шамана и давила хохот. А параллельно разглядывала татухи. Ночью как-то не до того было. "Супруг" умел не только целоваться, и спроси меня — небо на землю не падало, нечисть под звездами не плясала — я бы только плечами пожала. Может и плясала, а, может, падающее небо назад вешала — я ничего не видела.

...А узоры были крутыми. Они покрывали руки шамана полностью — от запястий до плеч и больше всего напоминали закрученные спиралью строчки неизвестного мне языка.

Я открыла, было, рот, чтобы озвучить свои мысли, но Хукку поймал мой взгляд и качнул головой. То есть я правильно догадалась — эту тайну мне знать нельзя.

— Все уже встали, — озвучил мои мысли шаман, посмотрел на мобильный телефон и выругался. — Пяти утра нет! Вот что получается, когда на шесть локаций ни одной канистры нормального самогона. Рани... незаметно тебе отсюда уже не выйти.

— А кто-то собирался прятаться? — Удивилась я. — Мне все равно.

— Да? Ну и отлично. Потому что мне — тем более. Я вообще горжусь до неба.

— Между прочим, — я фыркнула, — помнишь, как в книжке: когда король входил к королеве, у жрецов в храмах гонг начинал гудеть. Понятно, что у них там три династии прервались. Если бы за твоей личной жизнью так следили, чтоб ты делал?

— Подарил бы жрецам беруши и делал что хотел. И когда хотел.

Шаман вылез из под спальника, совершенно не стесняясь того, что подарил мне шикарную возможность разглядеть его тело во всех подробностях. Кажется, ему даже нравилось, что я не отвожу взгляда.

Хукку подмигнул мне, влез в игровые штаны, все остальное прихватил с собой и на четвереньках выполз из палатки, оставляя мне жилплощадь. А еще — мобильник, совершенно и абсолютно незапароленный и нож Маэвы.

Нож я прихватила с собой, чтобы отдать при случае. А мобильник даже трогать не стала. Мало ли, что за жизнь у моего шамана за пределами полигона. Тут он мой. А что происходит на полигоне, то здесь и остается.

В лагере уже пахло гречкой с тушенкой. У костра я заметила маму. Похоже, была ее очередь. Или она сама вызвалась.

— Привет, — сказала я, присаживаясь на бревне, — как ты?

Она сдержанно улыбнулась и ничего не ответила, да и не требовался мне ее ответ. Ни мне, ни Маэве. Бог знает своих, это верно. Только мы их тоже знаем.

— Алена в мертвятнике полночи фырчала. Кажется, она думала, что мы ее, реально, жертвопринесем. Нет, у нее профдеформация, это понятно. Но непонятно, чем она сейчас-то недовольна, — Мама хмыкнула, — кстати, как это вышло? Я же видела, что нож вошел в тело...

Я вынула спорный девайс, положила ладонь на бревно и с силой вогнала в нее лезвие. Мама вскрикнула и схватилась за сердце.

Я молча разъединила нож и руку. Совершенно невредимую. А потом нажала невидимый выступ на рукояти и лезвие, которое от удара убралось внутрь, снова выскочило наружу.

— Это специальный девайс для трюков. Мы никого не убиваем, не жжем, не грабим, не проклинаем. И не благословляем. Мы просто играем. Это весело...

Появилась Маэва, хмурая, как небо в ноябре.

— Песец подкрался незаметно, — объявила она. — Генрих распускает слухи, что вместо воскресшей королевы на троне зомби. Еще немного, и на нас пойдут войной. Надо их опередить. Поэтому быстро хаваем и тепехаем на войну. Пока народ не очухался.

Чай допивали уже на ходу.

Вдовствующая королева навьючила свое железо на палача. Мое подхватила пара слуг. Покойные наемники Валентайна сейчас, похоже, были простыми жителями графства, без коней и доспехов. Но принести мне присягу не отказались, и то хлеб.