Затем он осознал, что смотрит на Уте, одну из его офицеров в Повстанцах. Видя, как она уставилась на него с острым и куда более правдоподобным смятением эмоций в глазах, он сглотнул.

Её взгляд он также не смог удерживать долго.

Ревик осмотрел остальных стоявших там видящих и осознал, что знает их всех.

Салинс. Ригор. Тэн. Эрен. Киди.

В разные времена он был близок с некоторыми из них — настолько близок, насколько это возможно в конструкции Дренгов. Некоторых, например, Киди и Эрена, он знал по периоду работы на Галейта, когда он был с Шулерами. С остальными он познакомился в одном или обоих восстаниях.

Почему-то вид их всех здесь, даже с Менлимом в их рядах, вызвал в нём иррациональную волну эмоций, и его дыхание участилось. Дольше всего Ревик смотрел на Тэна и Эрена, осознав, что не позволял себе думать об их судьбе с тех пор, как они решили не уходить следом за ним из армии Салинса.

Они думали, что Адипан промыл ему мозги.

Уте назвала его жену психованной сукой. Она обвинила Ревика в том, что он загипнотизирован ею, что он дурак, что она крутит его членом и светом, как ей вздумается.

Она плакала, когда уходила.

Откашлявшись, Ревик сделал шаг назад, потом ещё один.

Сглотнув, он оторвал взгляд от лица Эрена, сделав вежливый жест рукой и приглашая их войти.

Провожая их, он сосредоточился на деталях комнаты, а не на чём-то конкретном. Он продолжал избегать лиц, когда они вошли в квартиру вслед за ним.

Никто из них не сел, пока он не сел.

Эрен и Киди расположились у дальней стены, их руки явно покоились на рукоятках пистолетов. Они сжимали оружие без какой-либо особой угрозы в их позах или лицах, но послание не могло быть более ясным.

Вернувшись на своё место в кожаном кресле, Ревик неопределённо махнул пальцами, наблюдая, как остальные четверо видящих и Менлим опустились на диван из тигровой шкуры.

Он подождал, пока все они рассядутся более или менее напротив него.

— Хотите что-нибудь выпить, братья и сестры? — спросил он, указывая пальцами на бар, стоявший в конце гостиной.

Он смотрел, как Эрен и Киди проследили за направлением его глаз и пальцев и нахмурились. Он скорее почувствовал, чем увидел, как они скривили губы.

Ревик почувствовал, как его лицо окаменело, но никак иначе не отреагировал.

И да, возможно, странно с его стороны играть здесь роль хозяина, учитывая, что это практически тюремная камера, но он не знал, как далеко они хотели зайти с этим притворством. Когда он оглянулся на видящих на диване, то обнаружил, что все они тупо смотрят на него.

Они смотрели на него так, словно он только что предложил раздеться для них.

Издав вежливый звук и показав жест отказа, Менлим ответил за остальных.

— Нет, брат Сайримн, — сказал он, и в его голосе прозвучали едва заметные нотки холода. — Нам всем очень комфортно, спасибо.

Никто из остальных не отвёл взгляда от лица Ревика.

Казалось, они смотрели на его свет так же пристально, как на его лицо и тело.

Ревик быстро осмотрел лица, и его руки сжались в кулаки, когда он опёрся локтями о бёдра. Он откашлялся и некоторое время смотрел на ковёр, прежде чем снова взглянуть на Менлима.

И снова он заметил, как по телу пробежало ощущение юности, ребенка, которого вот-вот накажут за неправильный поступок. Он боролся с этим, зная, что конструкция, вероятно, усиливала эти чувства.

В конце концов ему пришлось отпустить это.

Молчание и без того тянулось слишком долго.

— Ты знал, что я приду? — сказал он, адресуя вопрос Менлиму.

— Да, — сказал старый видящий. Он приподнял бровь, глядя на Ревика без улыбки. — Мне сообщили об этом вчера утром.

Это было примерно в то время, когда Элли нашла записку.

Ревик кивнул, глядя на свои руки. Он не потрудился изложить очевидные факты касаемо своевременности информации Менлима.

— Тогда ты знаешь, почему я здесь, — сказал он.

Услышав это, Менлим тихо щёлкнул языком.

В этом звуке было столько же недоверия, сколько и признания.

Искоса взглянув на Уте, затем на Тэна и Ригора, он позволил тонкой улыбке коснуться своих бесцветных губ.

Ревик не увидел в этом выражении ни юмора, ни вообще каких-либо эмоций.

Но потом он поймал себя на том, что смотрит на Менлима так, как никогда раньше. Возможно, это влияние Элли. Или, может быть, в эти дни он вообще меньше был пленником своего детства, несмотря на беспокойство и сомнения, вызванные этими старыми резонансами.

Он задавался вопросом, насколько Нью-Йорк и Сан-Франциско могли сыграть роль в создании этой разницы, вдобавок к свету его жены.

В любом случае, он обнаружил, что почти бесстрастно изучает похожее на череп лицо.

Всё это было знакомо: почти прозрачная кожа, туго натянутая на высоких скулах, на костях вокруг глазниц, бледно-жёлтые радужки. Седые волосы и козлиная бородка. Длинные пальцы и руки. Измождённая форма его плеч и груди.

Даже его одежда.

Серая рубашка, возможно, и не была знакомой сама по себе, но она выглядела достаточно похожей на вещи, которые старый видящий носил в прошлом, и идеально соответствовала воспоминаниям Ревика.

И всё же, несмотря на всю эту знакомость, он с таким же успехом мог быть совершенно другим существом.

Ревик удивлялся, как он вообще мог воспринимать Сарка живым. Теперь казалось таким очевидным, кем он был на самом деле. Кем он был всегда.

— Знаю ли я, почему ты здесь? — сказал Менлим ледяным тоном. — Нет, брат, не знаю. Я знаю причины, которые ты назвал своей жене в оставленной записке. По крайней мере, я знаю причины, которые ты якобы сообщил ей. Может ли её понимание отличаться из-за разговоров, которые вы двое, возможно, вели наедине… этого я не знаю.

Ревик не потрудился спросить, что он имел в виду.

— Моя истинная причина не сильно отличается от того, что я ей сказал, — сказал он, пренебрежительно махнув рукой. — Я здесь, чтобы поторговаться за жизни моей семьи. Предложить себя в обмен.

Менлим уже качал головой.

— Племянник, племянник, племянник, — он щёлкнул языком, и в этом звуке жило сожаление. — Ты меня разочаровываешь. Ты, должно быть, действительно невысокого мнения обо мне, если веришь, что я поддамся на такую уловку. Мне почти жаль вас, если это лучшее, что ты и твоя жена можете сделать в ответ на то, что вы узнали в Дубае. Это говорит мне, в каком отчаянии вы, должно быть, находитесь.

Ревик не потрудился отреагировать.

Он также не потрудился отрицать скрытый подтекст слов Менлима.

В этом не было бы абсолютно никакого смысла. Он знал, что в ту же секунду, как он войдёт в эту конструкцию, любая иллюзия уединения в его собственном сознании исчезнет.

Это при условии, что она не исчезла ещё ранее.

При последней мысли Ревика Салинс тихо хмыкнул, почти усмехнулся.

Ревик взглянул на него. Бросив на пожилого видящего откровенно пренебрежительный взгляд, он снова посмотрел на Менлима.

— Что бы я о тебе ни думал, это не имеет значения, — сказал Ревик.

Его голос прозвучал резко, на удивление спокойно для его собственных ушей.

— Я не говорил, что предложу себя без всяких условий. И я не говорил, что когда-нибудь снова буду верен тебе или твоим приближённым. Я, конечно, предполагаю, что понадобятся различные гарантии, чтобы убедиться, что я не причиню вам вреда. При условии, что мы вообще сможем договориться об условиях.

Он пожал одним плечом, склонив голову.

— …Само собой разумеется, что ты никогда не позволил бы мне приблизиться к какой-либо конфиденциальной информации. Я пришёл, чтобы договориться о сделке, с которой я мог бы жить. О такой, которая может купить моей семье жизнь. Ничего больше. Если ты хочешь верить, что за этим стоит какая-то хитрая уловка, это твоя прерогатива. Я не буду отговаривать тебя от этой идеи, но это может отнять значительное количество времени. Особенно учитывая твое осознание ограничений моего собственного света по отношению к твоему.