— У нас одна простынь, так? — посмеиваясь, он поднял одну бровь. — Мне нечего надеть больше, Гвен. Если тебе неловко, отдай свое покрывало.

Проворно юркнув под одеяло, Гведолин стянула с себя простынь и швырнула ее все еще посмеивавшемуся Терри.

Похоже, его забавляло то, что она все еще смущается, видя его обнаженным. И пусть. Она привыкнет. Позже.

Терри не торопясь приступил к трапезе, смакую, казалось, каждую печеную картошку и воздавая хвалу каждому сочному ребрышку.

Гведолин глядела на него сквозь щелочку одеяла. Глядела, пока ее глаза не закрылись сами собой, а сознание не погрузилось в вязкий и тяжелый, но такой нужный сейчас сон.

***

Ночь выдалась ясная и морозная.

Теперь-то уж мороз встал надолго, Гведолин точно знала. Она намеревалась пойти в псарню, но по пути застыла посреди двора, кутаясь в заячий тулуп, подняв голову и разглядывая смоляное небо с рассыпавшимися по нему ограненными самоцветами. Они были похожи на те, что показывал ей любезный шив Абдель. Самый дорогой товар в его лавке — маленькие прозрачные блестящие камешки, стоявшие целое состояние. И что такого ценного в них находят люди? Обычные безделушки, ничего более.

Другое дело — звезды. Небесные стражи, вольготно рассыпавшиеся по черной вуали госпожи Ночи. Им нет числа, потому они непобедимы. Им не подвластно время, потому они мудры и постоянны. Возможно, они видели рождение мира, растений, животных и людей. От века к веку они наблюдали, как короли сменяют королей, уничтожая одни империи и создавая другие. Они созерцали бессмысленные войны, жестокие обряды, несправедливость, ненависть, злобу и зависть. Они смеялись, глядя, как люди пытаются собрать жалкие крупицы добра в стылом хаосе мрака. Как создают семьи и устанавливают законы, как влюбляются и женятся, как устраивают пышные торжества, придумывая новых богов и провозглашая новых правителей. Как в тысячный раз надрываются, восстанавливая города из руин. Чтобы затем, по прошествии времени, разрушить их снова.

Все живое рождается и умирает. И лишь звезды загораются каждую ночь, не зависимо от того, видит их кто-то с земли или нет. Гведолин знает наверняка — знакомый астроном рассказывал. А еще он говорил, если случиться увидеть падающую звезду, до того как она упадет, нужно успеть загадать желание, и тогда оно непременно сбудется. Всякий раз, когда небесный свод был чист и ясен, совсем как теперешней ночью, Гведолин непроизвольно задирала голову вверх, выискивая в небе падающий огонек. Всякий раз она загадывала желание. И всякий раз оно не сбывалось.

Бессмысленная, глупая затея. Почему небесные камни, видевшие со своего пьедестала так много, должны потакать желаниям какого-то смертного? Человек для них — просто миг. Раз — и его больше нет. Что такое миг по сравнению с вечностью? Что такое песчинка, по сравнению с песками пустыни? Что такое капля воды, по сравнению с океаном?

Гведолин моргнула, упрямо сжала губы и опустила голову. Нечего и мечтать. Даже если эти холодные равнодушные светила видят сверху всех и каждого, они никогда, никогда не скажут, вспоминает ли о ней тот, о ком она запретила себе думать.

Тот, кого она уже не ждет.

Зима пришла внезапно. Просто однажды утром Льен посмотрел в окошко, а там — белым бело. Роанна говорила, что это ненадолго, здесь, на юге, зимы короткие. Но даже такая зима лучше, чем если бы ее не было вовсе.

Льен любил зиму. Любил строить снежные крепости, кататься на санках с горы, втайне от бабки грызть сосульки, представляя, что получил угощение от самой хозяйки Стужи. Любил бегать к Стылому озеру на рыбалку. Озеро не замерзало целиком, особенно в местах с сильным течением, поэтому бабка строго-настрого запрещала приближаться к нему зимой. Но Льен все равно ходил — тайно, предупредив Роанну. Сестра его выгораживала, хотя и скрепя сердцем. Она же хранила у себя в комнате его рыболовный ящик с крючками, блеснами и мормышками.

Сильно похолодало. Неглубокая речка точно замерзла. Льен помнил уговор — встречаемся на рассвете, как только встанет лед.

Мешок, неприятно бухавший по спине, мешал идти, вытаскивать ноги из сугробов становилось все тяжелее — за ночь намело порядком. Зато с мешком идти оказалось не холодно — старая куртка все же треснула, порвалась в районе лопаток. Зашивать было некогда. Рон обещала, что обязательно купит ему новую куртку. С первого же жалования, заработанного у господина Карпентера. Льен досадовал, ведь сестре приходится работать, чтобы прокормить и одеть их обоих. Он бы и сам пошел помогать, тем более к мастеру, только кто ж его возьмет?

Дойдя до речки, на берегу которой в конце лета они дрались с Варгом не на жизнь, а на смерть, Льен скинул мешок в снег, перевел дух. А если он не придет сегодня? А если он приходил вчера, решив, что река уже застыла? Или вообще передумал…

Тишина.

Деревья пригнулись под тяжестью снега, облепившего каждую веточку. Пушистое покрывало полностью скрыло реку, и только ровная искрящаяся под взошедшим солнцем поверхность выдавала, что здесь когда-то была вода.

С дерева на дерево, сбив снег, испуганно перепрыгнула белка. Редкий гость! В Проклятый лес почти не забредали животные.

Льен сел на мешок. От нечего делать принялся складывать и вычитать в уме. До ста. Роанна велела упражняться, если он хочет когда-нибудь снова пойти в школу.

Прошел, кажется, час. В деревне сказали бы — сгорела свеча. Дурацкое выражение! Льен не захотел говорить, как местные. Время — это часы и минуты. И никаких свечей! А какие часы были в бабкиной лаборатории… В деревянном корпусе, пропитанном льняным маслом, с позолоченными стрелками на огромном циферблате под стеклом, с медным маятником…

Льен пнул подвернувшуюся под ногу шишку. Сколько ему еще ждать?

Время шло; от сидения становилось холодно. Льен уже и на одной ноге попрыгал, чтобы согреться, и по приседал.

Нет, не придет…

Нужно уходить, пока совсем не околел. Он подхватил мешок, сунул руки в заплечные лямки. И услышал треск по ту сторону реки. Развернулся. Голые ветки елок закачались, отряхиваясь от налипшего снега, словно по лесу пробирался медведь-шатун. В гулкой тишине послышались сдавленные ругательства — кто-то помянул Засуху.

Ну, наконец-то!

Вскоре показался и сам Варг. Прихрамывая, подошел к краю замерзшей реки. Раскрасневшееся лицо, обветренные губы, черные, как перья ворона, волосы, торчащие из-под шапки в разные стороны. И когда только успел на ту сторону перебраться?

— Эй, мелкий, давай сюда!

Вечно командует. Разве Льен должен это терпеть?

Он покосился на гладкую, чистую, белую-белую, так, что слепило глаза, поверхность реки.

— А застыла ли? Вдруг проломится?

Варг сплюнул в снег.

— Струсил, так и скажи!

— А чего сразу я? — набычился Льен. — Сам иди!

— Тайник на этой стороне, придурок! Проваливай, если раздумал. Я со слабаками не вожусь.

Это Льен-то слабак?

Осторожно, медленно он поставил ногу в снежное покрывало. И тут же провалился по колено. Но под ногой почувствовал твердую поверхность. Лед. Можно идти.

Льен пошел смелее, высоко поднимая ноги. Речушка узкая, переходить на тот берег не долго, но без тропинки уж больно сложно. Когда он добрался до Варга, спина под мешком стала мокрой.

— Думал, не придешь, уже уходить собрался, — Льен сбросил мешок, оттер снегом лицо, набрал в рот — самое то, когда пить хочется.

— И уходил бы. Подумаешь! Я тебя с собой не звал, сам напросился.

Это правда. Напросился. Осмелел? Видимо так.

— Знаю. Ладно, Варг, не кипятись. Ну, чего ты взъелся? Я с тобой только до порта дойду, в каком, говоришь, он городе?

— Сизый плес.

Варг, меж тем, деловито развязал горловину мешка, принялся перебирать содержимое.

— Всего четыре дня пути. И столько же обратно, — рассуждал Льен.

— Думаешь, купят? — Варг выудил из рюкзака ту самую потрепанную книгу.