Бабка всегда ходила в черном, поэтому перемены в ней никто не заметил. После похорон она, как обычно, переставляла склянки с настойками в маленькой комнате, напоминавшей лабораторию алхимика, и пыталась внушить Роанне, что смерть не самое худшее, что может случиться в жизни.

Возможно, так оно и есть. Но тогда ей казалось, что хуже быть не может.

Может.

Теперь Роанна убедилась в этом. Хуже — это когда сам лишаешь жизни других и не можешь это остановить.

Она сжала зубы, заставила себя подняться.

Она дошла до дома Карпентеров и заставила себя смотреть на руины. Потом развернулась и пошла в деревню.

Не души. Разрушенные дома, развороченные огороды, вырванные с корнем кустарники, рассыпавшийся забор, заваленный камнями колодец.

Она шла по изувеченной улице, и казалось, будто сама Засуха шествует за ней по пятам.

Вон там кто-то лежит! Когда Роанна подбежала к человеку, она узнала аптекаря, даже несмотря на то, что он распластался в грязи лицом вниз. По серому халату, вечно в кляксах и разводах от лекарств.

Возле колодца с открытыми остекленевшими глазами лежал мясник, чуть поодаль — старушка в цветастом платочке. Кровь запеклась у нее на голове, проступила пятном сквозь платок…

Ноги подкосились. Иди дальше невыносимо. Видеть это все невыносимо.

Но она должна найти.

Она заходила во дворы, заглядывала в разрушенные дома, кричала, надрывая голос:

— Льен! Варг! Льен!

Но мальчишек и след простыл.

Обойдя деревню по кругу, Роанна вновь свернула к полю. Может, Льен просто пошел домой? Почему она сразу не догадалась?

Дом зиял выбитыми стеклами. В остальном он был цел, даже забор не помяло. Единственный уцелевший дом во всей деревне.

— Льен! — закричала она еще с порога.

Тишина в ответ.

Обойдя комнаты и заглянув во все углы, Роанна вернулась во двор.

Бесполезно…

Взгляд, лихорадочно метавшийся по огороду, наткнулся на колодец. Она ведь так хотела пить!

Роанна схватилась за ручку, но липкая ладонь соскользнула. Ручка прокрутилась сама, и деревянный вал лопнул; гулкий звук его отразился в колодезном эхе.

Воды не набрать…

Сердце сдавило тисками. Роанна опустилась на грядку, на которой только- только взошли молоденькие листики петрушки, встала на колени, потом и вовсе легла на бок, подтянув ноги к подбородку.

Вдруг это все происходит не с ней? Вдруг она сейчас проснется и обнаружит, что это — сон? Просто дурной сон…

Потому что если все это происходит наяву, Роанне остается лишь умереть.

Закрыть глаза. Замедлить дыхание. Приказать не биться сердцу.

Это просто. Она теперь ведьма, а ведьмы умеют и не такое…

Со всех сторон навалилась густая сонная тьма. Спокойствие, умиротворение, которого так ей не хватало. Еще чуть-чуть и…

— Дура! Ты что творишь?!

Резкая боль от хлопка по щеке вывела из блаженной полудремы. Неужели еще один? Насильник… Дознаватель? Откуда только взялся? А у нее нет сил, совершенно нет сип, чтобы бороться, даже глаза открыть тяжело.

Что же, пусть убивает, ей все равно…

— Засуха, — распалялся меж тем чарующий бархатный голос, — так и знал, что не нужно было уезжать. А все Торин, не может без меня и недели! Надо было сразу хватать вас в охапку и насильно везти к Гвен. Но я же люблю наблюдать… Вот и получил по зубам! Послушай, Роанна, послушай меня, где Льен? Где твой брат?

Брат? У нее был брат. Пока она не убила его. Собственными руками.

Роанна попыталась сказать это вслух, но вышло лишь мычание и всхлипы.

— Тише, девочка, тише. — Она почувствовала, как ее осторожно подняли и понесли. — Совсем обессилила… Вычерпать всю магию до капли — нельзя же так! Такой погром в древне учудила! Вот только обуздать силу не сумела… Оно и понятно — кто такое с тобой сотворил? Голову бы оторвал собственными зубами, только они уроды, поди, уже и так на пути в Пустыню…

Человек говорил и говорил, ласково, монотонно, усыпляюще. Роанна знала этот бархатный воркующий голос, но кому он принадлежит, вспомнить так не смогла.

И вскоре ей стало совершенно безразлично, куда это человек ее несет и зачем.

— Как ты попал в амбар? — первое, что спросила хозяйка, после того, как Кален открыл глаза, а комната перестала раскачиваться и уплывать в разные стороны.

— Я как бы… не п-помню, госпожа.

Не рассказывать же ей, что уже около недели он слышит странный зов по ночам — тоненький, тревожащий душу голос, который заставляет его судорожно метаться по всей усадьбе. Голос умоляет Калена поспешить. А куда спешить, к кому — он не знает. Знает лишь, что отказаться никак нельзя — в него верят, его ждут. А еще от этого голоса ему становится не по себе, хочется опуститься на четвереньки, втянуть носом воздух и завыть.

— Не помнишь, значит, — пробурчала хозяйка, что-то размешивая в дымящейся кружке. Пахло вкусно. — Ты камень носишь?

Кален пощупал рубашку на груди — скользкий холодный камень никуда не делся.

— Ношу, госпожа.

— Тем более странно, — поморщилась она. Добавила к напитку ложку тягучего янтаря из маленькой баночки, размешала, протянула кружку Калену. — Пей.

Вкус напитка оказался кисло-сладким и терпким: клюква, имбирь, душистый мед, иван-чай и эта трава, как же она называется… зверобой!

Питье ему понравилось.

— А как бы… что случилось, госпожа? — вкрадчиво поинтересовался Кален.

— Ничего особенного, — проворчала она слишком наигранно, будто старалась побыстрее избавиться от него. — Ты пришел в амбар, потянул не тот мешок, мешки рухнули на тебя. К счастью, ничего себе не сломал, но сотрясение заработал. А так — совершенно ничего интересного.

Кален поник, уставившись в кружку. Госпожа говорит отрывисто, словно в чем- то его обвиняет. Вид у нее уставший — даже морщины в углах глаз прорезались, уголки рта опустились, взгляд потух. Волосы, обычно уложенные в аккуратный пучок, сейчас распущенны и небрежно переброшены через плечо.

— Огар-ла о тебе спрашивал, говорит, вдвоем на кухне веселее было, да и работа быстрее шла.

Спрашивал, надо же. Кален помнит: терку и морковку, гору грязной посуды и раковину, щетку, тряпку и заляпанный жиром пол на кухне, который ему предстояло каждый день оттирать.

— И Зарий интересовался. Просил передать, что Мелисса без тебя скучает.

Нравоучения Зария он вспоминал всякий раз, когда садился. С последнего падения ушибленный копчик до сих пор болел. А маленькой норовистой серой кобылке только лучше без него: стой, жуй сено, никто на тебя не карабкается, бегать не заставляет.

— А еще Салька, Ману и Баль приходили. Они, кажется, на тебя поспорили: вспомнишь, как в амбар попал или нет.

Сумасбродная троица. Поспорили они. Кто бы сомневался! Снова за свое. Теперь и вовсе его неудачником обзывать станут…

— Марта тоже заходила, — продолжала хозяйка, видя, что Кален не отвечает. — Мед принесла, в сотах. В нем, говорит, все витамины. Она у нас знатная пасечница.

Марта — вредная старуха. То листья Кален сгреб не так, то камин разжег не по правилам, то воды не в том ведре принес. Ей сложно угодить. А меда ему не пожалела… Мед в сотах — его любимое лакомство. Откуда узнала, интересно?

— Чего молчишь-то? — не выдержала госпожа. — Ишь, нахохлился, словно сыч! Что не так?

— Все так, — тихо промолвил Кален. — Просто…

— Что — просто?

— Все здесь… как бы… не любят меня. Чужой я здесь.

Тонкие брови хозяйки выгнулись дугой. Губы вытянулись в трубочку, затем сжались, неуклонно поползли вверх. Она не выдержала и расхохоталась.

— Ты даже не представляешь, — смеясь, выговорила она, — насколько ошибаешься, Кален. Нет, ты здесь не чужой. Ты — свой. Свой, среди своих.

Настала очередь густым бровям Калена поползли вверх.

— Отлежись еще денек, и я все тебе объясню.

***

В этот раз комната была унылая и мрачная. По углам вольготно расположилась паутина, окна давно не мыли, кровать застелена покрывалом в коричневых пятнах.