Темный силуэт, так и не повернувшийся к Льену лицом, презрительно фыркнул.

— Тоже мне… нашлась сиделка.

Но отчего-то Варг знал: Льен не обидится. И останется с ним столько, сколько нужно. И хорошо становилось от этого знания. Тепло на сердце.

Ночью выпал первый снег.

Кален точно знал, что ненадолго — растает уже к вечеру. Но сейчас казалось, будто пришла настоящая зима. Крупные сахарные хлопья запорошили все вокруг: деревья, крылечки домов, скамейки в парке. Песцовой шапкой осели на кованых, остывших к утру фонарях, скрыли трещины и ямы на мостовой. Нечастые в такую рань прохожие старались передвигаться медленно, не спеша, зная, что толстый слой снега под ногами всего лишь обман. Не успеешь опомниться, как растянешься поперек дороги, рискуя что-нибудь себе сломать.

Казалось, рыжий жеребец госпожи совершенно точно знал, в каком месте под снегом спрятался лед. И за все время путешествия не поскользнулся ни разу.

Зато серая вальяжная кобылка под Каленом споткнулась уже трижды.

Мысленно, он несколько раз успел прочитал молитву Пречистой Воде, не переставая напряженно думать, с какой стати хозяйка вдруг потащила его с собой в Мерну? Да, они жили в пригороде, да до столицы было недалеко, но зачем же верхом? Вот если бы заложить экипаж…

Правда, он тут же вспомнил, как конюх рассказывал, будто хозяйка крепко недолюбливает экипажи, предпочитая ездить верхом исключительно в мужском седле. Сама чистит и седлает рыжего Хвоща — огромного полутяжа с упрямым скверным характером. Конюх еще едко пошутил, будто госпожа лошадь по себе выбирала. А Кален в этом и не сомневался.

И сейчас он ехал по сонной, занесенной снегом столичной улице, изо всех сил стараясь не показывать, что до ужаса боится лошадей и до этой прогулки всего лишь два раза в жизни сидел верхом.

Изредка с ними здоровались. Вернее, здоровались с госпожой. Некоторые даже раскланивались, едва завидев ее черный несгибаемый силуэт.

И странно было Калену сознавать, что хозяйку знали и, похоже, уважали даже в самой столице.

В то, что к госпоже в усадьбе относились с почтением и уважение, без унизительного раболепства, он уже привык. А та в свою очередь требовала соблюдения некоторых правил, которые Калену почему-то никто не потрудился объяснить.

Приблизительно неделю назад после памятной отповеди хозяйки в день, когда Кален слег с лихорадкой, и едва оправившись от нее, он вышел во двор и направился в кухню к Огарла, с тем, чтобы приступить к работе. Но не успел он повернуть за угол дома для слуг, как здоровый коренастый мужчина поймал его за руку и принялся умолять немедленно привести хозяйку.

На прежнем месте работы Калена крепко ругали за то, что он пускал посетителей к владельцам трактира без предварительного уведомления. Поначалу, Кален долго не мог привыкнуть к причудам хозяев — нашлись, тоже, члены высокородной семьи! — но побои быстро отучили его от подобных рассуждений.

Потому, брезгливо стряхнув со своего рукава цепкие грязные пальцы мужчины, он вежливо поинтересовался, была ли ему назначена встреча у госпожи, на какое время и как его представить. Мужчина, недоумевая, почесал затылок и, обозвав Калена тупоголовой свиньей, кинулся на него с кулаками. Калену ни за что не удалось бы увернуться от мощного удара в скулу, если бы мигом раньше крепкая рука с сухими жесткими пальцами не легла ему на плечо и не оттолкнула строну. Пыл пришлого мужчины тут же умерился, едва он увидел госпожу, одетую в черное платье, облаченную в черный шерстяной плащ, с неизменным кофром в руках.

«Когда я вернусь, поговорим», — жестко бросила она Калену, и тон этот не предвещал ничего хорошего.

«На этот раз точно выгонят», — уныло подумал он и поплелся на кухню.

На следующий день Арон разбудил его ближе к рассвету. Скупо сообщил, что госпожа только что вернулась, и бросил к ногам Калена горсть окровавленных тряпок.

«Госпожа велела, чтобы к обеду все было выстирано, высушено и выглажено, — заявил он, глядя на встревоженное лицо тут же проснувшегося Калена. — И еще госпожа просила передать, что если в следующий раз ты немедленно не позовешь ее к роженице, будешь лично закапывать труп в случае неблагополучных родов. А то и два трупа, — совершенно серьезно добавил Арон».

Глядя как студеная вода в реке смывает с тряпок алые следы чьих-то страданий, боли и мучений, Кален думал, что работа прачкой, конечно, значительно лучше разговора с глазу на глаз с самой госпожой. Странно, что он еще так дешево отделался. Но что-то ему подсказывало, что разговоров с хозяйкой, как и встреч, долго избегать не удастся.

На подъезде к пристани Кален задумался так крепко, что упустил момент, когда серая кобылка поскользнулась снова. На этот раз лошадь не удержалась и грохнулась на мостовую, завалившись на бок, и придавив Калена своим весом. Он успел только крепче прижать к себе сумку с письмами, доверенными госпожой. Затем голова его больно ударилась о что-то твердое, и сознание провалилось в пустоту.

Сознание возвращалось медленно, перемежаясь вспышками острой боли пополам с обрывками воспоминаний. Вроде бы Гведолин кто-то пытался растолкать. Голова раскалывалась, словно невидимый портной воткнул туда тысячу иголок, нажимал на них и одновременно поворачивал.

Глаза открыты — она даже провела по ним рукой, убеждаясь, но взгляд сфокусировать не получалось. Кожа горела, и Гведолин казалось, будто вся она стремительно сгорала в огне.

Что-то влажное и прохладное коснулось лица. Оно гладило и ласкало, перетекая на шею, грудь, руки. От этих прикосновений становилось лучше, кожа успокаивалась, иголки почти перестали колоть, картинка перед глазами начала проявляться, словно густой молочный туман вокруг постепенно рассеялся.

Взгляд ее, наконец, сосредоточился и остановился на Терри.

— Засухой клянусь, думал, ты померла. — Бледно-зеленое встревоженное лицо, с запавшими щеками, торчащими скулами и растрескавшимися до безобразия губами склонилось над ней, лежащей, как оказалось, на кровати. На кровати Терри. Серые глаза совсем недавно умиравшего парня оказались на удивление живыми; в них затухал страх, боль и недоумение. — Выглядишь ужасно.

— На себя посмотри, — у нее плохо получалось говорить, язык распух и с трудом ворочался.

— Уже смотрел. И пришел к печальному выводу — наверно, мне это никогда не расчесать. — Со вздохом он запустил пятерню в спутавшиеся колтунами волосы. — пить хочешь?

Пока он не спросил, Гведолин и не подозревала, до чего ее мучила жажда. Если она не выпьет сейчас воды, то точно умрет.

— Эх, зря предложил, — печально промолвил Терри, изучив содержимое стола. — Воды, кажется, нет.

— Есть настойка. На полу, рядом с камином.

Приоткрыв крышку кастрюльки, он недоверчиво уставился на содержимое.

— Настойка, говоришь? — проворчал Терри своим обычным поучительно-едким тоном. — Хороши же мы будем, если напьемся с утра!

— Дурак. — Попытка пошутить с его стороны была хорошая, но улыбнуться у нее почему-то не получилось. — Там травы. Я их для тебя заварила…

— Ты? — удивился Терри. — Что же, тем более любопытно.

Найдя на столе кружку, Терри проворно нацедил в нее ржаво-коричневый раствор. Гведолин при этом с удовольствием отметила, что двигается парень уже не как призрак Засухи.

Когда Терри поднес к ее губам кружку, она сжала губы и помотала головой.

— Сначала выпей сам. Тебе нужнее.

— Раньше ты не была такой упрямой, — промолвил Терри, однако без возражений залпом осушил кружку и недовольно поморщился. — Горько.

Снова наполнил кружку настойкой.

Гведолин пила долго. Непослушные губы не хотели смыкаться, зубы стучали о край, а за два первых глотка настойка усела пролиться на грудь. Целебный отвар оказался и вправду невыносимо горьким, но так даже лучше — от горечи окончательно прошло головокружение, а очертания комнаты и контуры предметов сделались четче и ярче.