— Мысли читать? Не умею. Но кое-что другое вижу.

И что же она видит, интересно? Ему ужасно страшно, и ужасно любопытно.

— Так правду говорят, что вы — в-ведь-ма?

— Правду. Боишься?

— Б-боюсь.

Она вздохнула. Плеснула в высокий стакан воды из изящного графина. Подала ему.

— Все чего-то боятся, Кален. Страхи, порой, заставляют нас совершать странные поступки. Героические, жалкие, ужасные, необдуманные. Но, только научившись преодолевать свои страхи, мы становимся сильнее. Скользкая дорожка, но ты уже на нее вступил. Иди дальше. Не сворачивай. У тебя получится. И воду пей, дурень, не отравлю же я тебя, в самом деле!

Когда за Каленом захлопнулась дверь, здоровой рукой Гведолин задумчиво потерла другие шрамы от ожогов — старые, загрубевшие. Под одеждой их не было видно, но это не мешало им постоянно о себе напоминать.

Огонь, похоже, не ее стихия. Не ладилось как-то у нее с огнем.

По комнате летал снег. Мягкий, невесомый, он ложился на подоконник, на котором почему-то отсутствовал горшок с геранью, хотя Роанна помнила, что еще вчера вечером цветок стоял на месте. Снег отражался в маленьком треснувшем зеркале и падал на раскрытые страницы книг о целебных растениях. Книги лежали на полу, хотя обычно они аккуратно сложены на табуретке возле кровати. Роанна чувствовала, как хлопья падают ей на руку, покорно льнут к раскрытой ладони, замирают, но не тают.

Противно горела щека, будто ее приложили к раскаленному утюгу. И болела губа, как бывает, когда по неосторожности прикусишь ее зубами до крови.

Она поняла, что лежит на кровати с открытыми глазами, голова ее слегка повернута так, что позволяет рассмотреть половину комнаты. Роанна попыталась повернуться, пошевелить пальцами, моргнуть — не получалось. Зато получилось, наконец, определить, что за странный снег летает в воздухе. Конечно, никакой это не снег. Просто перья от подушки. Вся комната усеяна белыми куриными перьями.

На полу прямо перед кроватью наметилось движение, что-то зашевелилось, зашуршало, и из-под лоскутного одеяла, отплевываясь от пуха, на карачках выполз профессор.

Напротив окна, вытрясая пятерней перья из растрепанных волос, стоял господин Карпентер — без сюртука, в одной рубашке с закатанными рукавами.

— Однако вид у вас презабавный, профессор, — ухмыльнулся мастер, собирая волосы в хвост и перевязывая — Роанна могла поклясться — ее лентой!

— На себя п-посмотри, — отчего-то слегка заикаясь, выговорил доктор Рин. Встал, медленно сложил одеяло, сел напротив Роанны, заглянул в глаза и взял за руку, отсчитывая пульс. Забормотал скороговоркой: — Вероятнее всего состояние паралича вызвано несостыковкой энергетических потоков в пространстве вследствие недолговременного пребывания в состоянии летаргического сна…

— Что вы там бормочете, профессор? Что с ней?

— Н-ничего страшного, п-пока. Но н-нужно постараться р-разбудить ее как можно скорее.

— Как разбудить?

— Ачи! 3-засуха тебя д-дери, ты еще с-спрашиваешь! Да если бы ты с-сделал то, что я п-просил, такого бы не с-случилось!

— Да не могу я вот так просто девиц незнакомых целовать!

— Вот уж не д-думал, что тебе особое п-приглашение требуется. С твоей-то р-репутацией!

— Что бы вы понимали… Вы меня только за этим и позвали, верно? А что же сами? Не поцеловали?

— Я д-дознаватель. На них не д-действует, я уже п-пробовап. П-поэтому нам необходим п-помощник.

— Вот сразу бы так и сказали, для чего я вам нужен! А то заладили — риски, аура, стихийный выброс силы!

— М-между прочим, м-мальчик мой, мы имели удовольствие н-наблюдать стихийный выброс с-силы. Л-любое неожиданное д-действие способно было его п-предотвратить. П-поэтому, когда ты отказался, мне п-пришлось ее ударить.

Теперь понятно, почему у нее так болит щека и ноет губа.

— Р-роанна, да придите же в с-себя? Что вас так н-напугапо?

Холодные и сухие пальцы доктора Рина ощупали ее щеку, взялись за

подбородок, повернули немного голову. Ее немигающие глаза встретились с его — прозрачными хризолитовыми. Дознаватель вытащил из кармана пузырек, поднес к ее лицу. В нос ударил резкий неприятный запах. Но, как ни странно, даже чихнуть не захотелось.

Потом он дул ей в лицо, прикладывал ко лбу тряпочку, смоченную в воде из чудом не разбившегося кувшина для умывания, растирал ледяные ладони, массировал виски.

Но, судя по его нахмуренным бровям, все эти действия были бесполезны.

В дверь изо всех сил забарабанили, послышался голос Льена:

— Что там у вас происходит? Рон? — дверная ручка задергалась, но что толку, если щеколда держит изнутри. — Я слышал крики, что-то упало и разбилось! Господин Карпентер, профессор Рин! Откройте!

Доктор устало распорядился:

— Открой дверь, Арчибальд, может, брат сможет ее разбудить?

Льен, пулей влетевший в комнату, застыл, разглядывая черепки от

цветочного горшка на полу, оторванные занавески, разбросанную мебель, украшенную перьями из подушки. Ошарашенно подошел к Роанне, с недетской силой схватил за плечи, встряхнул.

— Рон, что с тобой, Рон?

Она чувствовала прикосновения, боль, отчаяние собравшихся в комнате. Но не могла даже моргнуть. Глаза неумолимо щипало — похоже, открытые, они начали пересыхать.

Кто-то кашлянул.

— И т-так уже… — профессор вытащил из-за пазухи круглую коробочку, нажал сбоку — откинулась крышка, — минут п-пятнадцать. — Взглянул на нервно заламывающего палыды Льена. — П-похоже, мапьчик м-мой, ты нам тоже не п-поможешь. Это п-плохо. Очень п-плохо.

Брат погладил ее по плечу, заглянул в глаза.

— Что же делать? — жалобно спросил он.

— Давайте я все же попробую, — не слишком уверенным голосом произнес господин Карпентер. Боковым зрением Роанна видела, как он приблизился к ней, сел на краешек кровати, заглянул в глаза. — Роанна, милая, вы меня слышите?

Ее руки, такие холодные и безжизненные, вдруг оказались в тепле — сухом, слегка шершавом, бесконечно приятном. Тепло гладило и ласкало пальцы, и от этого становилось немного щекотно. Лицо господина Карпентера, склонившегося над ней, отчего-то вдруг затуманилось, поплыло. Обжигающая волна потекла по плечам, скользнула по волосам, по затылку, и замерла на губах. И вдруг разлилась по всему телу бешеной волной неудержимой радости и восторга.

Роанна вздрогнула, ощутила, что может двигаться, вспыхнула от смущения и негодования, резко села, найдя в себе силы даже оттолкнуть удерживающего ее мастера.

Дознаватель присвистнул:

— Р-раньше надо было это с-сделать, Ачи. Хотя, п-признаться, эффект п-превзошел все ожидания. Пусть и с н-небольшим опозданием. — Подсел к Роанне, обхватил запястье, снова принялся считать пульс. Поинтересовался: — К-как вы себя ч-чувствуете?

— Голова кружится. — Она посмотрела в зеленые со смешинкой глаза доктора, перевела взгляд на Арчибальда, на Льена, затем снова на доктора. — Но… что здесь произошло?

— Д-девочка моя, вы что же, совсем н-ничего не помните? — профессор все еще пробовал сосчитать пульс и хмурился — видимо не получалось.

Роанна потерла шею, наверное, от длительного неудобного положения начавшую ныть и болеть. А от воспоминаний в висках острыми клювами застучали тысячи дятлов. Но она вспомнит, должна…

— Помню, как мы зашли в комнату. Вы заперли дверь, попросили меня сесть на кровать, а господина Карпентера — на табуретку. Вот на эту. — Она указала на лежащий вверх ножками табурет. — Затем вы взяли меня за руку, а другую приложили к моему лбу, сказав, что так нужно для улучшения связи. Велели сосредоточиться и подумать о чем-то очень важном для меня, о чем я думаю постоянно, что составляет смысл моей жизни… И я подумала…

Эту книгу бабка дала ей сама, посчитав, что в шестнадцать она уже достаточно взрослая и рассудительная девица. В один из вьюжных зимних вечеров просто позвала к себе и сказала, что пора ей узнать кое-что о себе и о мире, в котором она живет. Понять и принять это знание непросто, но так будет лучше для самой Роанны. И для мира.