– Ну, это осталось в прошлом, когда мы были неотразимыми бабниками и лихими выпивохами: садились за стол с девочками в субботу утром, а выбирались из-за стола лишь в пятницу вечером.

– Да, и недели как ни бывало! – охотно подхватил гость звонким голосом. На шее у него, как и у Скобликова, болтался бант.

«Баба! – брезгливо подумал Высторобец. – Похож на куклу. Но если уйдет – будет лучше. Хоть и баба, а все равно жаль убивать».

– Так, чего тебе дать? – Скобликов щелкнул выключателем, движения его сделались озабоченными, суетливыми.

– Две картонки грунтованные размером тридцать на сорок пять, три тюбика белил, один – кадмия лимонного, два – краплака и два – ультрамарина.

– Только с отдачей! – брюзгливо предупредил Скобликов.

– Олежка, мог бы и не напоминать – как договорились, так и будет. Я всегда отдаю долги.

Поковырявшись в ящике, Олежка нашел для гостя несколько тюбиков краски, сунул ему в руки, потом из стопки картонок изъял две, ловко перехватил в углах прозрачной лентой, чтобы картонки не разъезжались.

– Держи. А то у меня времени в обрез – мне еще к визиту прекрасной дамы надо приготовиться, – сказал Олежка и азартным движением потер руки, – фрукты нужно помыть, лед к шампанскому достать из морозилки… Хочешь – оставайся! Я сегодня утром хороший гонорар сгреб, в «зелени», – не удержался он, похвалился.

– Фью-ють! – восхищенно присвистнул приятель. – За что же?

– Картину продал… дамочке одной. Не бог весть что за картина, но дамочке понравилась. Муж у нее из богатых кабанов, денег куры не клюют, сорит «зелеными» направо-налево.

«Уж не Ирина ли Константиновна? – Высторобец сжал зубы. – А кабан – это Белозерцев». Высторобец уже слышал, что кабанами в Москве стали звать «новых русских», и снова искренне пожалел Белозерцева. Несмотря ни на что – ни на собственное унижение, когда он, стоя в кабинете Белозерцева, буквально раздевался перед ним, вылезал не только из одежды, но и из кожи, а тот сек его нещадно, размазывал, как манную кашу, не жалея слов, не сдерживая себя, хотя мог, обязан был сдержаться, мог не опускаться до избиения, но Белозерцев опустился, словно бы получал от этого внутреннее удовлетворение…

Белозерцев знал, что у Высторобца нет выхода – если он уйдет из «Белфаста», то без рекомендательного письма и устного «одобрям-с» никогда никуда не устроится, – он должен работать на Белозерцева, он прикован к нему цепью, словно раб…

– А веревки у тебя, Олежка, нету? – спросил гость. – Боюсь, картон по дороге растеряю.

– Я же скрепил его скотчем, – недовольно проговорил Олег. – Подожди, сейчас посмотрю, – он подошел к дивану, на котором всего три минуты назад сидел Высторобец, кряхтя, заглянул под него, потом пошарил рукой по полу, ничего не нашел, с брезгливым видом стряхнул с пальцев пыль, заглянул за ширму. – Нет, старик, ни хвоста, ни конца, ни шнурка, ни бечевки от зонтика. Если бы у меня была москательная лавка – явно нашел бы!

Через минуту гость ушел, – Олежка перед уходом еще раз предложил ему остаться, но тот предпочел откланяться и уйти, – Олежка запер за ним дверь, проворно выскочил на середину мастерской, выдвинул из угла тяжелый деревянный мольберт, предназначенный для «крупномасштабных» полотен, установил на него готовый холст, укрепил верхний край старинным дубовым винтом-зажимом, каким, наверное, пользовались еще Левитан с Репиным, откинулся назад, похмыкал довольно, разглядывая полотно. Хотя на холсте ничего особенного изображено не было – обычный натюрморт: бутылка темного стекла, тарелка с грушами, отдельно – снизка бананов и две стопки на высоких ножках – этакий намек, что предстоит выпивка для двоих: для него и для нее. Сейчас тоже предстояла выпивка на двоих.

Неспешно выбравшись из укрытия, Высторобец кашлянул. Олежка вытянул голову, стремительно повернулся, лицо у него сделалось восковым, мертвым.

– Что? Кто это? Вы-ы? – протянул он неверяще.

– Я, – подтвердил Высторобец, – я. А вы кого ждете, сударь?

– Как вы попали в мастерскую?

– Через дверь, как и все.

– Разве я вас сюда впускал? – выражение глаз у Олежки Скобликова стало озадаченным – хоть и испугался он Высторобца, но не настолько, чтобы трястись, как осиновый лист, губы поехали в сторону в неуверенной улыбке.

– Впускал, – сказал Высторобец, – собственноручно! Так кто ожидается в гости? Ирина Константиновна?

– Оставим это! – резко оборвал его Олежка. – Что, у шефа-импотента появились лишние деньги? Скопилась очередная тысяча «зеленых», чтобы снять новый фильм? Я готов! – Олежка вскинул голову.

«Дурак, – с сожалением подумал Высторобец. – Такой дурак, что даже на конкурсе дураков первое место взять не сможет. Только второе. И насчет гонорара я прав – он взял деньги у жены Белозерцева. Явно утром, еще до похищения сына. Муж уехал на работу, а она шлифовкой его рогов занялась – любовничка к себе пригласила», – Высторобец неожиданно восхитился смелостью этой женщины: ведь в любую минуту могла погореть… Но нет!

– Работа есть, – устало проговорил Высторобец, – только другая – покойничка сыграть.

До Олежки смысл сказанного не дошел. Он весело подмигнул Высторобцу.

– И оплата хорошая?

– Металл, во всяком случае, качественный.

– Золото, платина?

– Свинец.

– Шутить изволите?

– Увы, нет, – Высторобец выразительно покачал головой, вздохнул и достал ТТ, который он засунул за ремень, едва Олежка начал скрести ключом в замочной скважине, звучно дунул в ствол, – я не шучу… – он усмехнулся, – и не изволю.

Лицо Олежки стремительно потяжелело, глаза заплыли слезами.

– Нет, – все поняв, тихо произнес он, – нет! Возьми все, что хочешь, только не это… не надо! – Олежка умоляюще поглядел на пистолет. – Ну, пожалуйста! У меня есть доллары, есть золотые украшения – все отдам! – он медленно опустился на колени и, пачкая брюки о грязный пол, пополз к Высторобцу.

– Если бы это зависело от меня, – проговорил Высторобец печально, отодвинулся от Олежки. – Я выполняю приказ. И шансов выжить у вас, старина, ни одного.

– Нет!

– Не бойтесь, больно не будет, смерть безболезненная и мгновенная. Еще Иоанн Златоуст учил людей не бояться смерти.

– Но я-то… я-то тут при чем?

– Я же сказал: это не моя воля. У меня – приказ.

Всхлипнув, Олежка снова пополз на коленях к Высторобцу.

– Давай тогда подъедем… – в горле у него что-то булькнуло, зашипело, Олежка сглотнул звук, – подъедем к тому, кто отдал приказ, а? И все уладим, а? Я заплачу, хорошо заплачу… Долларами!

– Вряд ли уладим, – качнул головой Высторобец: ему было жаль этого раздавленного, пустого и, в общем-то, безобидного человека, которого Белозерцев никогда не видел, но тем не менее подвел черту под его жизнью, но сделать для Олежки Высторобец ничего не мог.

Он мог только одно: оттянуть момент, когда в лоб тому должна влепиться горячая свинцовая плошка – мог дать Олежке несколько минут передышки, больше ничего не мог – и щедро дарил Скобликову эти минуты. С другой стороны, вряд ли это было благом: страх через несколько минут превратит Скобликова в ничто, да и сам Высторобец тоже превратится в ничто – ведь он имеет такую же душу, как и этот герой-любовник, и так же страдает. Проще стрелять сразу, чтобы не видеть слез, не слышать кашля, не лицезреть всю эту блевотину, – перед смертью клиента всегда выворачивает наизнанку.

– Уладим, уладим… – убежденно забормотал Олежка, приподнимаясь с коленей на ноги, – я заплачу.

– Не уладим. Знаешь, кто приказал тебя убить?

– Кто?

– Белозерцев. Вячеслав Юрьевич Белозерцев.

– М-муж? Муж, этой? – Олежка снова хлопнулся на колени, всхлипнул тонко, обреченно. – В-вот рогатая скотина! Бы-ык!

Вздохнув, Высторобец поднял пистолет. Что-то он очень квел сегодня, не в форме – и все потому, что его выбил из колеи Белозерцев, – и пытается он забраться в свою таратайку. Вскочить в нее на ходу, но ничего у Высторобца не получается. Нельзя тянуть с этим, никак нельзя, а он тянет.