— Не будет Шиллинга, да и зачем он нам?

— Ушел?

Президент игриво показал пальцами на ее бедре, как удалился Шиллинг.

— У него неотложные дела, — немного смягчил удар, — он спешил... — Попытался притянуть женщину к себе, но она не далась. — Ну что ты, манюня, — просюсюкал, — иди ко мне, нам будет хорошо...

— К тебе? — вдруг совсем трезво захохотала Юлия. — Значит, ты договорился с Арсеном? Вы условились, чтоб он ушел?

— А что тут плохого?

— И ты решил, что я буду твоей? — спросила серьезно.

— Ты мне нравишься, как никто.

— Неужели?

Президент не уловил иронии в этом вопросе и заверил:

— Я никогда не желал так ни одной женщины, как тебя.

— Ты смотри!.. — Юлия хотела подняться, но Президент успел обнять ее за талию и не отпустил. Горячо выдохнул ей в ухо:

— Не пожалеешь, точно говорю, ради тебя я готов на все.

— И на что же ты готов, Гена?

До Президента не дошел подтекст и этого вопроса. Он вскочил с дивана, исчез в соседней комнате, вынес оттуда и бросил на пол мехом кверху новехонькую дубленку.

— Твоя, — сказал хвастливо, — дарю тебе, бери, я не скупой...

Юлия поднималась подчеркнуто медленно, шагнула к дубленке, и Президент самодовольно улыбнулся — какая же женщина откажется от такого царского подарка? Однако Юлия ступила на мех и вытерла об него ноги.

— Ты понял меня, Гена? — заглянула в глаза Президенту.

Тот попятился растерянно.

— Ты?.. Ты не хочешь?..

— Еще раз спрашиваю: понял меня, Гена?

— Ах ты сучка! — вдруг фальцетом выкрикнул Президент. Хмель ударил ему в голову, он подскочил к Юлии и залепил ей пощечину. — С тобой как с порядочной, а ты еще выкаблучиваешься! Шиллинга захотела? Так знай, продал тебя Шиллинг, а я купил — за три сотни!

У Юлии кровь отлила от лица, лишь теперь стало ясно, в какой переплет она попала.

— За три сотни? — не спросила — простонала. — Арсен продал меня за три сотни?

— Я дал бы больше.

Юлия нервно рассмеялась.

— И ты, Гена, считаешь, что купил меня?

— Но ведь ты мне действительно нравишься... — Гнев отпустил Президента, он шагнул к Юлии, но она схватила со столика нож, обычный столовый нож, каким и порезаться трудно, и, держа его перед собой, крикнула:

— Не подходи!

— Неужели я так противен тебе?

— Не подходи, говорю, — повторила тихо, но в эти слова вложила всю ненависть и презрение, какие только нашла в себе. И добавила без паузы: — Крокодил Гена!

Президент рванул на себе рубашку (видел в кино — так делают в припадке гнева настоящие мужчины) и сказал едва слышно, однако стараясь, чтобы каждое слово звучало весомо:

— Нет, я не крокодил... Ты еще не знаешь, как меня называют! Я — Президент, а это не шутка! Ты еще не знаешь...

— И не хочу знать, уйди с дороги!

Но Президент заслонил дверь, надеясь, что не все еще потеряно.

— Ну куда ты пойдешь? — заканючил он неожиданно для самого себя. — Оставайся у меня, Юля, нам будет хорошо...

Однако Юлия закусила удила. Ткнула ножом в сторону настенной картины, едва видневшейся при свечах, молвила презрительно:

— Думаешь, намалевал свою рожу и все будут падать вокруг? Отойди, говорю, а то зарежу!

И такую решительность почувствовал Президент в ее тоне, что невольно шагнул в сторону, а Юлия проскользнула мимо него в переднюю. Президент услышал лишь, как хлопнула дверь, — он стоял, в изнеможении опустив руки, потом поправил разорванную сорочку, криво усмехнулся, поднял дубленку, отряхнул и повесил ее в шкаф. Выпил полный фужер шампанского и немного успокоился.

«Потаскушка проклятая, — подумал. — Истеричка или просто сумасшедшая! Точно, сумасшедшая...»

Эта мысль окончательно успокоила его — в самом деле, какая нормальная женщина откажется от дубленки, — и Президент, снова исполненный собственного достоинства, пошел спать.

Юлия выскочила на Русановскую набережную и чуть ли не сразу увидела зеленый огонек такси. Съежилась на заднем сиденье и чуть не застонала от гнева и возмущения.

Арсен! Продал за триста рублей!

Боль обжигала ей сердце, подступала клубком к горлу, боль и гнев.

За три сотни...

Точно, настоящий шиллинг, валютчик пошлый. И дали же ему такое прозвище! Недаром, видно: за деньги все продаст...

Вдруг Юлия вспомнила, как нахально обнимался Арсен у нее на глазах с веснушчатой девчонкой на пляже. Да, Шиллинг предал ее еще тогда, она все время была для него игрушкой, вот и продал, когда дорого заплатили.

Юлия почувствовала, как слезы набежали на глаза — вытерла аккуратно, чтоб не размазать тушь на ресницах. В конце концов, черт с ним, стоит ли бередить себе душу из-за какого-то подонка! Спекулянт и фарцовщик, привык торговать всем, и нет для него ничего святого.

Но ведь, подумала она также, никакая подлость не должна оставаться безнаказанной. Не простится и Шиллингу. Она снова подумала о нем не как об Арсене, а как о Шиллинге. И это немного сняло боль.

Да, не простится. Почему она должна жалеть Шиллинга? Каждому свое — по заслугам. Месяц прятался на их хуторе от милиции, говорил о каком-то Чебурашке, потом намекнул, что тогда, на Аскольдовой могиле, передал этому типу, истинному крокодилу, франки или доллары. Вероятно, милиция охотится за Шиллингом, и она должна сообщить...

Юлия вспомнила вежливого, статного майора, приезжавшего к ней в Дубовцы. Как его фамилия? Хубак или Хабук? По крайней мере, она точно помнит, что из уголовного розыска, и завтра найдет его. Симпатичный майор... Правда, тогда он не откликнулся на ее попытки пофлиртовать, может, был в плохом настроении или служебное рвение слишком мешало ему, все может быть, но он, безусловно, симпатичный...

Юлия приободрилась, смахнула с ресниц слезы — жизнь снова начинала нравиться ей.

Хаблак нашел парторга в одной из времянок, стоявших вблизи карьера. Седой суровый человек с поклеванным оспой лицом оторвался от бумаг, в которых делал карандашом пометки, и смотрел на майора, казалось бы, равнодушно, однако Хаблак уловил в его глазах любопытство — еще бы, видно, нечасто приезжают сюда такие гости.

— Мне сказали в райкоме, — начал Хаблак, — что я целиком могу положиться на вас, Герасим Спиридонович.

— На то я и парторг, — ответил тот с чувством собственного достоинства.

— То есть можно говорить открытым текстом?

— А вы это редко делаете?

— Смотря с кем.

— Понимаю, — улыбнулся Герасим Спиридонович, — абсолютно вас понимаю. Такая уж профессия... Так что же привело вас к нам?

— Имеем сведения: у вас в карьере не все в порядке со взрывчаткой.

— Как так? — сразу стал серьезным парторг. — Взрывчатка — это серьезно, и милиция без веских аргументов вряд ли заинтересуется этим вопросом.

— Попала в чужие руки.

— И?..

— Единственное, что могу сказать: обошлось без жертв.

— Уже легче.

— Мы очень надеемся на вашу помощь.

— Но кто же?.. На кого падает подозрение?

Честно говоря, Хаблаку не хотелось называть фамилию Червича, но в райкоме ему сказали, что может полностью довериться парторгу — ветеран войны, человек честный и принципиальный. Все же поколебавшись секунду или две, сказал:

— У вас работает начальником участка Дмитрий Лукьянович Червич?

— Есть такой.

— Не могу утверждать, но возможно, он.

Парторг задумался. Даже зажал на какой-то миг в зубах неотточенный конец карандаша. Наконец ответил:

— У нас вообще-то взрывчатка под контролем. Придерживаемся инструкции. Но, сами понимаете, когда рвешь камень, по-всякому бывает. Люди свои, как не доверять? Над каждым шурфом не будешь же стоять, потому, прямо скажу, все может быть...

— А Червич?

— Ничего парень, немного разболтанный, однако особых замечаний нет. — Парторг еще покусал кончик карандаша и сказал: — Я сейчас бригадира Лучкая позову, с ним поговорим.

Ему было виднее, и Хаблак согласился.