— Показывай документы, документы им покажи, — сквозь зубы прошептал полицай и, кивнув на немцев, добавил: — А то эти ребята сейчас дух из тебя вышибут… У нас свой бог, у них свой…

— Аусвайс! — Патрульный протянул руку.

— Что ему надо-то? — спросила Вера полицая.

— Да говорю тебе — документы! Проверят и отпустят. Ты, я вижу, богомольная… Таких мы не ловим.

Не переставая осенять себя крестным знамением, косясь все время на распятие, Вера достала справку, которой снабдили ее в отряде, и протянула гестаповцу.

Патрульный долго читал бумажку. Томительно тянулось время. Наконец он махнул рукой:

— Битте, фрейлейн, — сказал он, возвращая справку. — Аллес ин орднунг.

Село как вымерло. Вера подошла к одному палисаднику, открыла калитку, подбежала к хате и постучала в окно.

На крылечко вышел взлохмаченный мужчина.

— Подайте христа ради… — пропела Вера.

— Входи в дом, входи, — сказал мужчина.

Он пригласил ее за стол, поставил перед ней горшок с теплой кукурузной похлебкой.

— Ешь. Хлеба у нас нет.

Вера поискала глазами икону, но углы в комнате были пусты. Тогда она перекрестилась три раза, прошептала молитву и принялась за еду.

Мужчина внимательно следил за ней.

— Чтой-то не очень ты и голодна… — сказал он наконец. — Я ведь знаю, как голодные-то едят. Давятся…

Вера и вправду чуть не подавилась — от неожиданности, от сознания, что в чем-то сплоховала. Но тут мужчина сам выручил ее, оказав:

— Небось дома полные погреба, а ходишь вот, побираешься…

— Матушку я ищу… Пошла она по людям, да тут, где-то в ваших краях, видно, солнце ее в голову ударило. Сказывают, подобрали на дороге, а куда доставили — не ведаю. Не слыхали чего?

— Да нет, чтобы бабу на дороге подобрали — не слыхал. У самого жинка помирает… И что за хворь такая — понятия не имею…

Вера до войны училась в медицинском институте в Москве. И к партизанам она была направлена как врач. Мгновение она колебалась, а потом сказала:

— Дозвольте посмотрю вашу жинку.

— А ты что? И ворожишь, что ли? Ей бы доктора… Да чего там — смотри. Худа не будет.

Вера прошла в комнату, где на постели стонала молодая женщина. Лицо у нее было желтое, все в каплях пота. Женщина жаловалась на боль в животе.

Вера ощупала живот больной, велела поворачиваться на левый бок, на правый… Она без труда определила, что у женщины острый приступ аппендицита.

— Надо везти ее, сердешную, в больницу, везти прямо сейчас, сразу. Годить нельзя. Там ей операцию сделают. Вези ее!

Мужчина удивленно смотрел на нищенку, которая вдруг так переменилась, стала решительной, строгой, как настоящий врач.

— Что у нее, сестренка?

— Надо везти в больницу! Вези скорее!

— Ну дела… — пробормотал мужчина, застегивая ворот рубахи. — Пойду искать телегу. А тебе спасибо, не знаю, как тебя величать. Ты уж извини, коли что не так…

В ожидании хозяина Вера присела на лавку, прислонилась спиной к стене, закрыла глаза.

В памяти почему-то ожило не такое уж давнее прошлое.

…Это было в один из осенних дней сорок первого года. На территорию Украины вступили фашистские войска. Где-то неподалеку от Ровно пробивался сквозь темные облака советский самолет — он искал костры на поляне в лесной чаще, чтобы выбросить в тыл врага еще одну группу партизан.

Фашисты заметили самолет. Заговорили зенитки. Раздумывать было некогда. Открылись люки, и вниз один за другим устремились парашютисты. Резким порывом ветра парашют Веры отнесло в сторону, и он зацепился за верхушку высокой сосны.

Вера повисла между небом и землей. А кругом тишина… Прошел час, другой. Отекли руки и ноги. Но освободиться от парашюта так и не удалось. Ветви были далеко. Как ни старалась Вера, но дотянуться до них не могла. А перерезав стропы, упала бы с большой высоты… Так неудачно начиналось ее пребывание в тылу врага.

Из предутренней мглы как бы вспыхнул чей-то добродушный голос:

— Глянь, Вася, якась дивчина на сосне растет!

Вера глянула вниз и увидела двух парней, опоясанных патронташами и с автоматами за плечами.

— Ты що дурочку валяешь? Какие-такие дивчата могут на сосне быть?

— А ты глянь ось сюды…

— Долго еще говорить-то будете? — отозвалась Вера. — Лучше бы помогли…

— Точно: дивчина! Товарищ командир, можно снять ее оттуда?

— Лезем!..

Привели Веру в отряд, командир разведки доложил командиру отряда:

— Ось, яку птыцу на сосне споймалы!

В тот же день партизанского врача ожидало боевое крещение. После схватки отряда с карателями Вере пришлось сделать первую операцию.

Чем она больше занималась — врачеванием или боевыми делами? И на Волыни, и под Луцком, и под Ровно ее можно было видеть то в белом халате, со скальпелем в руках во время операции, то в тяжелых солдатских сапогах и гимнастерке.

…В сенях послышался шум. Это вернулся хозяин.

— Выпросил телегу у старосты, — сказал он. — Собирайся, жена! — Потом подошел к Вере, присел рядом с ней на лавку и тихо заговорил: — Так ты… насчет того, не подбирали ль, мол, на дороге твою маманьку? Ну так вот что… Когда стали стрелять, я в садик выбежал, затаился. Вижу — падает самолет за селом, как факел. А в небе парашютисты. Семь. Один уже совсем низко. А остальные шесть еще высоко, и по ним немцы вовсю из автоматов лупят… Те шестеро все погибли. Их через село утром везли. А седьмой… Пропал седьмой!

Партизанка поверила этому человеку. Доверилась ему.

— Как были одеты летчики?

— Все в военном, в комбинезонах. Это я точно видел.

— А в штатском среди них не было ни одного?

— Нет. Все в военном…

— Седьмого немцы ищут?

— Вроде нет, не ищут. По хатам никто не шукает… Ты вот погоди. Я поеду с жинкой, а сюда сейчас кум мой заглянет. Он тебе, може, что и поинтереснее расскажет…

Когда хозяин увез жену, пришел другой, пожилой крестьянин — кум хозяина. Он рассказал Вере, как они с соседом везли на базар во Львов арбузы, как остановились, увидев лежащего в пыли человека. Решили, что пьяный. Подняли, положили в повозку на солому. А во Львове он ушел от них…

— Куда?

— А хто ж його знае. Бильше нэ бачылы його.

— Он что-нибудь говорил?

— Ни. Молчав.

— Вы могли бы его узнать, если бы вдруг увидели? — спросила Вера.

— Може, и признав бы…

И добавил, что у того человека кожа дюже бледная, зеленоватая даже. И еще на шее большое красное родимое пятно. Думали — не кровь ли? Нет, родимое пятно.

— Так он ничего вам и не сказал? Ничего у вас не спросил?

— Ничого.

— А вы по-украински, по-русски или по-польски говорили в тот раз между собой?

— По-польски…

Вера узнала: Густав Варец жив, вернее сказать, был жив. И попал во Львов…

Во Львове она бродила по больницам и врачам, все искала «матушку», но выведать что-нибудь еще о Вареце не смогла. Возникло предположение, что его схватили гестаповцы.

Ей надо было теперь встретиться со связным партизан, который мог сообщить, кто за последнее время попал в гестапо: связной служил посыльным в городской комендатуре и зачастую был свидетелем разговоров, которые давали ему возможность быть в курсе многих важных событий, происходивших во Львове.

— Видел такого, точно, видел! — сказал связной. — В гестапо он.

— Его в одиночке содержат?

— Звать его Шварц… Так записано в регистратуре… А содержится он… в камере, куда сгребают всех подозрительных. Там кого только нет: и старые, и малые, и мужики, и бабы… Факт. Я всех, кто в одиночках-то, наизусть знаю…

Итак, Вера узнала главное. Можно было возвращаться на партизанскую базу.

Сколько подобных заданий выполнила Вера! Сколько раз ходила она в разведку — на железнодорожные станции, в города, в села…

Когда встал вопрос, кому устанавливать связь с Густавом Варецем, Вера попросила командира отряда поручить эту операцию ей. Командир согласился.