- Видно, кто-то помешал им.

Валентин задумался. То, о чем поведал сейчас Кузишин, было известно ему. Тем не менее беседа с автоинспектором дала пищу для новых размышлений, которые нахлынули как-то разом, еще не выстраиваясь в строгий ряд, но уже беспокоя какой-то неясной догадкой.

- Иван Семенович, какие части тела потерпевшего были испачканы землей?

- Весь он был испачкан. Не так чтобы очень, но весь.

- У вас не создалось впечатление, что он скатился по уклону?

- Была такая мысль, и я высказал ее капитану Мандзюку. Но потерпевший мог скатиться только по обочине, а она - смотрите - сплошь травой покрыта.

Валентин бросил взгляд вверх по уклону. Действительно, вся обочина покрыта высокой густой травой. Уклон начинался от старого дуба, чьи выступающие из земли узловатые корни напоминали щупальцы гигантского спрута. Дуб стоял в нескольких метрах от дороги, но его корни-щупальцы упирались в асфальт.

И вдруг словно что-то толкнуло Валентина. Не говоря ни слова, он направился к дубу, шагнул с асфальта на узловатые корни, сделал несколько шагов по направлению к обрыву и... замер. От его ног вниз по уклону, параллельно обрыву, шла неширокая глинистая прогалина, обрывающаяся на полпути к кособокой сосне. Валентин наклонился, коснулся рукой мокрой глины и едва не упал - подошвы туфель заскользили по корням.

- Осторожней, товарищ майор! - крикнул подоспевший Кузишин. - Там сразу обрыв.

- Прогалина, - словно оправдываясь, сказал Валентин и, как бы в доказательство своих слов, показал испачканную глиной ладонь.

- Да-а! - удивленно протянул Кузишин, разглядывая глину на руке майора. - Похожа на ту, которой потерпевший испачкался. Не заметили при осмотре эту прогалину - ни от сосны, ни с асфальта ее не видно. А оно, значит, вон как было. Одно только не пойму: почему они его по обочине скатили? Возможно, не разобрались в темноте и посчитали, что в овраг бросают?

- Или уронили впопыхах, - подхватил Валентин. - Ноша была не легкой, а корни скользили под ногами.

- И все-таки действовали продуманно, - несколько помедлив, сказал Кузишин.

- Продуманно, - согласился Валентин. - А чтобы обдумать все, надо определенное время. Таким временем здесь - на месте, преступники не располагали.

- Это вы верно заметили, - уважительно посмотрел на него Кузишин. Что же теперь получается?

Вопрос был риторическим, на него можно было либо не отвечать, либо отделаться неопределенным ответом - новый факт требовал осмысливания. Тем не менее Валентин решил ответить незамедлительно и не столько Кузишину, сколько самому себе.

- Надо думать, что потерпевший был ранен и раздет не здесь, а в другом месте. Сюда его привезли уже в бессознательном состоянии, считая мертвым, с целью избавиться от трупа и заодно замести следы.

- Считаете?

- Предполагаю, - осторожно начал Валентин, но тут же добавил решительнее, - а если вы со Швачко припомните все автомобили, которые тем вечером встречались вам по пути от улицы Богдана Хмельницкого до ресторана, то не исключено, что это предположение перерастет в уверенность.

- Сложно будет, больше месяца прошло, - озабоченно покачал головой Кузишин.

- И все-таки постарайтесь вспомнить. Заодно расспросите водителей, которые были тогда у ресторана, возможно, кто-то из них обратил внимание на машину, что ездила здесь без видимой надобности. При этом исходите из того, что преступник или его сообщник, находясь за рулем, нервничал, или, по меньшей мере, торопился - в машине была опасная поклажа, от которой следовало поскорее избавиться...

Давать советы легче всего. Месяц назад, перед уходом в отпуск, Валентин познакомился с этим делом. К тому времени оно уже успело вырасти до внушительного тома. Алексей Мандзюк и следователь Кандыба признались ему, что зашли в тупик. Отметив ряд упущений следственно-оперативной группы Шевченковского райотдела, Валентин дал несколько, как ему казалось тогда, дельных советов, на том успокоился.

По возвращении из отпуска, он убедился, что Мандзюк и Кандыба сделали все, что он посоветовал, но дело не сдвинулось с мертвой точки. И вот теперь начальник областного уголовного розыска полковник Билякевич передал это дело ему, Валентину Ляшенко. Все правильно: если ты такой умный, то бери и делай, как знаешь. Но за результат спрос будет уже с тебя. А дело такое, что хуже не придумаешь. Не беда, что до сих пор не установлен субъект преступления, сиречь преступник. Если бы таковых находили тотчас же, да еще с уликами под мышкой, сотрудникам уголовного розыска можно было бы переходить на сокращенный рабочий день. Не страшно и то, что неясны цели и мотивы преступления - со временем прояснятся. Несколько хуже, что пострадавший ничем не может помочь следствию. Но и это не трагедия - лишь бы не мешал. А он мешает! Самим фактом своего необычного существования мешает: человек не знает, кто он и откуда, что с ним произошло и почему. Врачи объясняют это амнезией - потерей памяти. Но как объяснить тот неординарный факт, что этот человек появился в их городе словно из небытия?

Ясности не внесли ни показ возможным свидетелям рисованного портрета неизвестного (до операции его не успели сфотографировать, а послеоперационные снимки могли сбить с толку свидетелей), ни ответом центра информации Министерства внутренних дел - ранее этот человек не вступал в конфликт с уголовным законом; ни - что самое удивительное! переписка с отделом розыска лиц, пропавших без вести.

Вот и думай, как быть и что делать оперативно-розыскной группе, которую ты отныне возглавляешь...

"...Я чувствую себя неплохо. Боли в виске, головокружения и слабость прошли, рана затянулась, теперь ее закрывает лишь небольшой кусочек пластыря. Сплю нормально, на аппетит не жалуюсь, настроение хорошее, я всем доволен. Меня перевели в двухместную палату, разрешили выходить в холл, смотреть телевизор. На процедуры, в столовую тоже хожу самостоятельно и не путаю, как это было вначале, этажи, палаты, имена санитарок, медсестер. Поэтому не понимаю, чем вызван повышенный интерес медиков к моему заболеванию: меня чуть ли не ежедневно показывают разным консультантам, врачам из других отделений, студентам. Мой лечащий врач Василий Романович говорит, что у меня редко встречающееся заболевание потеря памяти о прошлом. Он опытный врач, кандидат наук и ему, конечно, видней. Я действительно мало что помню из своего прошлого. Но это не значит, что я начисто все позабыл и смотрю на белый свет глазами новорожденного. То, что произошло со мной с того момента, когда я пришел в сознание, помню отлично. Да и не все, что было раньше, выветрилось с головы: я не поразился рентгеновскому аппарату, телевизору в холле, а увидев по первой программе встречу футбольных команд высшей лиги, сразу поинтересовался счетом. Не удивили меня ни электробритва сопалатника, ни выщипанные брови санитарки Зои, ни золотые зубы Василия Романовича, ни аквариум с меченосцами в кабинете заведующего отделением - все это я нашел в порядке вещей. И руками, между прочим, не ем - довольно ловко орудую ложкой, вилкой. Читать тоже не разучился. Тем не менее и консультанты, и врачи из других отделений, не говоря уже о студентах, каждый раз засыпают меня поистине идиотскими вопросами и удивляются, получив исчерпывающие ответы на них. У меня такое впечатление, что все они, за редким исключением, не верят в мое здравомыслие, видимо, это противоречит их науке. Но я здоров. Уже здоров! Если, конечно, не считать утраты той части памяти, которая относится к прошлому. Однако я не испытываю больших неудобств от этой потери, а те пробелы в памяти, что еще ставят меня в неравное положение с окружающими (первое время я плохо запоминал цифры, имена собственные), постепенно восстанавливаю с помощью тех же медиков. Особенно усердствует в этом палатная медсестра Лилия Евгеньевна, которую я уже осмеливаюсь называть Лилечкой. Лилечка не просто добрая, милая девушка, она - само чудо! Становится светлей, когда она заходит в палату, в чем нет никакого преувеличения: ее белоснежный халат, такая же шапочка, золотистая кожа лица, светло-серые глаза сами по себе излучают свет.